Во Введении обоснована актуальность темы, определены цель, задачи, объект и предмет исследования, обозначены хронологические и территориальные рамки, методология и основные методы исследования, охарактеризована источниковая база, раскрыта научная новизна диссертации, теоретическая и практическая значимость, апробация и структура работы.

В Главе 1 «Археологическое и историческое изучение русского сибирского города: исследования, концепции, результаты, перспективы» дается историографическая оценка археологического и исторического изучения первых городов и острогов Сибири. В современном сибиреведении сложилось несколько основных научных направлений, которые в той или иной степени занимаются городоведческой проблематикой – историческое и примыкающее к нему историко-этнографическое, археологическое направления. Специфика источников, составляющих информационную базу конкретного направления, определяет объёмы и аспекты исследования русского средневекового города Сибири.

Пионерами в изучении сибирского города являются историки, фактологический багаж которых формируют письменные данные. Обстоятельный анализ и обобщающая оценка вклада в становление и развитие сибирского городоведения досоветского периода даны Д.Я. Резуном [1978; 1982; 1987]. В диссертации рассмотрены экспедиции и учёные, чьи исследования наиболее значимы для изучения сибирского города в целом и Томска, в частности.

В XVIII в. комплексное изучение Сибири осуществляли участники академических экспедиций (Г.Ф. Миллер, И.Г. Гмелин, П.С. Паллас И.И. Георги и др.), которые стоят у истоков научного сибирского городоведения. Вклад этих учёных в изучение городов Сибири по полноте и обоснованности анализа различен, но описание ими как очевидцами того, что давно утрачено, имеет непреходящее значение. Своим «величайшим усердием» по созданию источниковой базы и попытками осмысления и реконструкции реального исторического процесса они заложили научную базу дальнейших исследований, в том числе и сибирского городоведения.

С 90-х гг. XIX в. начинается новый этап в изучении сибирского города, отличительными особенностями которого были постановка программных задач по исследованию городов Сибири XVII в., расширение источниковой базы, оформление научно-исследовательского и краеведческого направлений [Резун, 1978]. Ведущая роль в разработке означенной проблематики принадлежала П.Н. Буцинскому [1889; 1893], П.М. Головачёву [1902; 1903; 1906], Н.Н. Оглоблину [1902; 1903; 1904].

Значительный вклад в разработку городоведческой тематики, поднявшей ее на качественно новый уровень, внесла советская историография. В постановке и изучении проблем сибирского города историков несколько опередили географы, по мысли которых, центральную роль в градообразующем процессе на первых порах играли внеэкономические факторы – оборона, принуждение местного населения, сбор ясака [Кабо, 1949; Покшишевский, 1951; Горбань, 1953; Воробьев В.В., 1959].

Как справедливо отмечал О.Н. Вилков [1990], следствием отставания историков и недостаточной изученности ими темы возникновения и развития городов Сибири конца XVI – начала XVIII в. явилось ее отсутствие во втором томе «Истории Сибири» (1968). Историческое городоведение формируется с 60-х и особенно активно в 70-х гг. XX в. Идёт интенсивное накопление и осмысление источников, публикуются тематические сборники, наиболее заметная и важная из них – серия «Города Сибири» (1974–1987 гг.). В советском сибиреведении стали глубоко прорабатываться вопросы причин возникновения, этапов развития сибирских городов, их типологии, социально-экономического содержания, административной, политической и культурной жизни, градостроительства, источниковедения и историографии, а также методологические и методические подходы к изучению города.

При всех расхождениях дворянско-буржуазной и марксистской методологий советские историки фактически продолжили дореволюционную историографическую традицию изучения сибирского города. Было развернуто и углублено положение о первостепенной значимости русских городов в исторической судьбе Сибири как опорных и регулирующих центров, высказанная основателями сибирского городоведения Г.Ф. Миллером [1757], П.Н. Буцинским [1889; 1903], П.М. Головачевым [1902; 1903; 1906].

Советская историография постепенно пересмотрена прямолинейный взгляд своих предшественников на эволюцию сибирского города, в том числе упрощённую трёхступенчатую схему его развития, предложенную В.И. Сергеевым [1960, 1962]. Русские города Сибири в своем становлении и динамике подчинялись общим закономерностям и с момента возникновения были полифункциональны. В определенный отрезок времени какие-то функции или функция становились главными и определяли облик конкретного города. Различные типы поселений составляли устойчивый территориально-демографический, социально-хозяйственный и этнокультурный комплекс поселений, воспроизводящий целостную структуру общества [Вилков, 1981; Вилков, Башкатова, 1985; Квецинская, 1984; Люцидарская, 1997; Резун, 1977; 1979; 1984; 1987].

Все русские поселения Сибири на макроуровне представляли своего рода симбиоз. Города и остроги множеством нитей были связаны друг с другом, своими округами и породившей их метрополией. Посредством их взаимообусловленного сосуществования воплощался в жизнь колонизационный процесс освоения русскими Сибири.

Советская историческая наука преодолела узкое понимание сибирского города как сугубо промышленно-торгового центра с посадской общиной. В сибирских городах невыраженность их посадов объясняется высокой экономической активностью служилого населения, значительный размах торгово-промышленной деятельности которого дает основание для вывода о фактическом замещении служилым населением посада сибирского города. Среди сибирских служилых исследователи выделяют ремесленников, мелких и крупных товаропроизводителей и торговцев, т.е. те же социальные группы, что и среди посадского населения российских городов XVII в. Сибирские города в этом отношении не были исключением [Курилов, 1974; Леонтьева, 1978; 1989; Люцидарская, 1978; 1992; Никитин Н.И., 1988; и др.].

Серьёзно продвинулись советские историки и в вопросе об аграрной стадии развития сибирского города, расширив ограниченную трактовку связи города с хлебопашеством как свидетельство необеспеченности горожан продуктами и неразвитости сибирского города вследствие слабого отделения промышленности и торговли от земледелия. Сельское хозяйство было первичным и необходимым элементом городской экономики, придавало ей устойчивость. Обеспечивая приток средств в город, в том числе денежных, сельское хозяйство заложило базу для последующего роста торговли и промышленности и способствовало социально-экономическому прогрессу сибирского региона [Вилков, 1981; 1990; Квецинская, 1986; Курилов, 1981; Люцидарская, 1992]. Формирование пашенных городов, прохождение ими аграрной стадии напрямую связано с земледельческой колонизацией Сибири. Именно города первоначально выступали инициаторами и организаторами пашен. По мере появления и роста пригородной округи ей передавалась сельскохозяйственная функция. Развивалась сельская округа не сама по себе, но под постоянным «береженьем» города, его административным, экономическим, торговым протекторатом. Сельскохозяйственные занятия присутствовали на всех стадиях развития как русских, так и западноевропейских феодальных городов, что обнаруживает значение земледелия и скотоводства в генезисе средневекового города в целом.

Важным положением советского городоведения, получившим развернутое обоснование, стал тезис о первичности сибирского города по отношению к сибирской деревне. Не деревня была «матерью городов», а сибирский город порождал ее. Несомненная особенность городов Сибири конца XVI – XVII вв. как исходных, пионерных пунктов освоения края вместе с тем не является их уникальной чертой. Этот путь формирования городов был пройден в разных регионах России неоднократно, а в Сибири он стал магистральным. Здесь процесс проходил в наиболее зрелой форме.

Опережающий, пионерный характер появления сибирских городов, а также ускоренные темпы развития – «скороспелость», по Н.Я. Новомбергскому [1906], были наиболее яркой их особенностью. В отведенные историей сжатые сроки города должны были врасти в сибирскую землю и как можно шире раскинуть сеть подначальных поселений. Города были нерасторжимо связаны с процессом развития Российского государства, играя в нем роль экономических, социальных, политических, культурных лидеров, в чем проявилась общность их исторических судеб. В свое время сибирские города в полной мере выполнили свое предназначение как созидающих и объединяющих Сибирь и Россию центров.

Нашла применение в Сибири практика строительства городов и острогов как опорных пунктов колонизации в местах проживания местного населения, на месте или рядом с туземными городками, освоенная на Руси с древности.

Различные пути формирования и развития городов Сибири конца XVI – XVIII вв. отражают многосложность исторической действительности, не укладывающейся в какую-либо одну схему или «социологическую формулу».

Важнейшим по своей историко-культурной значимости и глубоко аргументированным стал вывод историков о национальном характере сибирского города. По облику и по сути города Сибири были русскими, непосредственными наследниками городов Руси. В этом первостепенном вопросе советская историография выступила преемницей дореволюционной науки.

В постсоветской историографии на волне критического отношения к советскому научному наследию, наблюдается отрицание положительного содержания и результатов колонизации, возврат к тезису о «завоевании», «покорении» края, некоей самобытности Сибири-колонии, под которой подразумевается ее противопоставление России [Агеев, 1997; Белаш, 1997; Измайлов, 1994; Казаркин, 2003; Мухамедьяров, 2000; Не купить ли…, 2000; Шиловский, 2001].

Положение о том, что «русские шовинисты» огнём и мечом прокатились по непокорным «инородцам», а приобретение громадных пространств подорвало внутренние силы России, стоило ей цивилизации в европейском смысле слова, поскольку пустынная сибирская сторона явно не поддавалась в ту эпоху цивилизационному освоению, находится вне реального исторического процесса. В истории России колонизация имела (имеет) громадное значение и является постоянно действующим фактором. Русское государство росло и развивалось при непрерывном колонизационном процессе, самое непосредственное и активное участие в котором принимал русский народ, «движущийся этнос с самосознанием оседлого» [Щепанская, 1992]. Государственные и народные интересы в освоении новых земель совпадали. Государство стратегически было нацелено на интеграцию края в экономическую и культурную жизнь страны и ее политическую систему, что увеличивало его геополитический потенциал. Народ шёл в Сибирь за землей и волей.

Государственная и стихийная (вольнонародная) составляющие колонизации, дополняя и взаимодействуя друг с другом, сливались в единый деятельный поток. Главным в вольнонародном переселении был земледельческий интерес, а основой колонизации – земледельческое освоение. Российское правительство, будучи заинтересованным в сельскохозяйственном освоении края, проводило гибкую и дальновидную политику, что проявилось, в частности, в снижении объёма тягла, сохранении права передвижения, возможности смены статуса представителей разных социальных слоёв. Подобная практика снижала социальное напряжение, реализуя до известной степени стремление крестьян к воле.

Полиэтническая и поликультурная среда способствовала формированию определенной терпимости, уважению к иной культуре, при том, что русский этнос оставался доминирующим. Это принципиально отличает сибирскую колонизацию от американского фронтира, понимаемого не просто как «движущаяся граница», но как «встреча дикости и цивилизации», что предполагает неизбежное столкновение двух миров, в котором для «диких» индейцев не оставалось положительной исторической перспективы. Отношение к «краснокожим» как к дикарям снимало с носителей «цивилизации», считавших себя избранниками Бога, нравственные запреты и породила определенный алгоритм поведения – физического, экономического, культурного уничтожения индейцев.

Освоение Сибири, её беспредельных пространств изменило мироощущение человека. В мировосприятии русского сибиряка, смотревшего «на Россию как мать свою», преобладало жизнеутверждающее начало, находившееся в гармонии с его созидательной деятельностью.

Русское заселение Сибири стало особым, ярчайшим этапом расширения русской этнической территории и распространения русской этнической культуры. Ни русская народность, ни ее культура отнюдь не потерялись в Сибири. Вливание в общий поток колонизации культурных традиций и особенностей, присущих различным регионам России, а также иноэтничных и инокультурных элементов, действие природно-географического фактора обусловило своеобразие сибирской культуры, придало ей характер локального (а точнее регионального – М.Ч.) варианта единого целого – общерусской культуры [Александров, 1981; 1997]. В этом процессе не потерялись и малые народы, вовлеченные в орбиту русского государства через административно-политические, экономические, культурно-идеологические, бытовые связи и сохранившие свою культуру.

Россия не стала «цивилизацией в европейском смысле слова», она создала свою цивилизацию, а, прирастив Сибирь, расширила её до евразийских масштабов и преумножила свое могущество. В становлении, развитии, укреплении русско-сибирской цивилизации ключевую роль сыграли города – своего рода локомотивы колонизации.

Начало археологии памятников русской колонизации Сибири было положено в 40-е гг. XX в. раскопками временных стоянок промысловиков на о. Фаддея и в заливе Симса на Таймыре [Окладников, 1948; Исторический памятник русского…, 1951]. В 1930–1970-е гг. археологически обследовались Ляпинский городок, Ермаково городище, Братский, Лозьвинский, Казымский, Илимский, Зашиверский, Стадухинский, Ачанский, Албазинский, Верхозейский, Кумарский остроги, Верхотурье, Пелым, Томск, Красноярск (О.Н. Бадер, Р.С. Васильевский, В.П. Денисов, Н.П. Кипарисова, М.Ф. Косарев, А.И. Мартынов, В.И. Матющенко, В.И. Молодин, А.В. Никитин, И.Б. Николаева, В.А. Оборин, А.П. Окладников, А.И. Рассадович, Е.Ф. Седякина, В.В. Сухих, С.А. Федосеева и др.). Работа на поздних памятниках вела к постепенному осмыслению значимости археологических источников для изучения истории и культуры русских городов Сибири. Это нашло отражение в пленарном докладе А.П. Окладникова на конференции по истории Сибири и Дальнего Востока 1960 г., где был поставлен вопрос о необходимости археологического изучения русской культуры XVII–XVIII вв.

Прорыв в сибирском археологическом городоведении был связан с раскопками «златокипящей» Мангазеи в 1969–1973 гг. (М.И. Белов, О.В. Овсяников, В.Ф. Старков), которые дали новое знание о Мангазее как о типично «непашенном» русском сибирском городе, наработавшем исключительно ценный опыт создания городского поселения как центра ремесла и торговли в зоне вечной мерзлоты, подтвердив прогноз В.Н. Чернецова, сделанный ещё в 1946 г. Мангазейская экспедиция занимает особое место в истории русской археологии Сибири. Она стала первой столь масштабной в Сибири (вскрыто 15 000 кв. м, более 80 построек), одной из наиболее масштабных в стране и комплексной по характеру. Материалы раскопок были обобщены в двухтомной монографии, которая стала своего рода рубежом археологических исследований русских памятников Сибири 1940–1970-х гг.

Научно-информационный потенциал археологических источников, накопленных за четыре десятилетия, позволял обратиться к реконструкции многообразных сторон городской жизни и культуры, характеристике важных моментов продвижения русских на восток. Однако осмысление и историческая интерпретация русских памятников сдерживались как состоянием исторической науки в целом, так и сложившимися приоритетами в научной проблематике. Объёмы раскопок и глубина проработки полученного материала различались весьма существенно. Для большинства исследователей «русская» тема оставалась на периферии их непосредственных научных интересов, поэтому начавшиеся изыскания не получали должного развития. Работа с «поздними» памятниками требовала привлечения других видов источников (прежде всего письменных) и овладения методикой комплексного источниковедения, что осложняло и замедляло исследования по русской тематике. В то же время традиционное, а точнее стереотипное, отношение к письменным источникам как к главным и самодостаточным для освещения поздних периодов истории оставляло в тени археологические материалы. Всё это приводило к тому, что выделение русской археологии в самостоятельное направление сибиреведения затягивалось [Чёрная, 1996; 2000; 2007]. Тем не менее за прошедшие десятилетия был заложен фундамент археологического городоведения Сибири, что стало основным результатом исследований этого периода.

В 1980-е гг. раскопки русских поселений Сибири приобретают все более целенаправленный характер. Это уже не случайные, эпизодические или авральные (в случае угрозы физического разрушения памятника) работы, как зачастую было в предшествующие годы, а планомерные исследования, воплотившие меняющееся отношение к поздней археологии, представленной первыми в Сибири русскими городами и острогами. Постепенно, но неуклонно упрочивалось положение русской археологии в общей структуре исследований по истории Сибири. Изучение русских памятников переставало быть археологической экзотикой, расцвечивающей якобы хорошо известное по письменным данным, но становилось полноправным научным направлением, раскрывающим неизведанные грани процесса присоединения Сибири и по-новому освещающим ранее изученное.

В 1980–2000-х гг. археологическим обследованием был охвачен широкий круг памятников, оставленных русскими землепроходцами. Среди них были как вновь открытые, так и те, раскопки которых начались в предшествующий период: Лозьвинский, Карачинский городки, Верхотурский, Томский кремли, Кузнецкий, Усть-Тартасский, Чаусский, Умревинский, Саянский, Алазейский, Стадухинский, остроги и ряд острогов в Забайкалье, Приамурье и Прибайкалье, в том числе, Албазин и Нерчинск, лагерь трагической зимовки В. Беринга, Мангазея, поселение-острожек Большая Хета, Оленёкское зимовье, сельские поселения Изюк и Бергамак в Омском Прииртышье, форпосты Ишимской линии, археологические наблюдения, сборы, шурфовка, раскопки ведутся в Тобольске, Тюмени, Барнауле, Енисейске, Красноярске, Благовещенске (А.Н. Алексеев, А.Р. Артемьев, А.П. Бородовский, Г.П. Визгалов, А.А. Воробьев, С.В. Колонцов, П.А. Корчагин, Л.В. Лбова, В.Д. Леньков, Г.В. Мартынова, А.В. Матвеев, В.И. Молодин, А.В. Новиков, В.А. Оборин, С.Г. Пархимович, В.И. Семенова, Г.Л. Силантьев, С.Г. Скобелев, А.К. Станюкович, В.Ф. Старков, А.Ю. Тарасов, М.Г. Тарасов, С.Ф. Татауров, Л.В. Татаурова, Т.Н. Троицкая, М.В. Фролов, М.П. Черная, А.В. Шаповалов, Ю.В. Ширин, В.О. Шубин и др.). Получены материалы по фортификационным, культовым объектам, жилищно-хозяйственным и погребальным комплексам. Кроме внедрения массива новых источников, дающих представление о разных сторонах жизнедеятельности русских в Сибири, археологические данные могут дать основания для корректировки некоторых ранее сделанных выводов.

Кардинально изменилось отношение специалистов к комплексам не только XVII–XVIII вв., но даже XIX – начала XX в.. Это уже не досадный балласт, на который приходится растрачивать силы, но ценные и перспективные памятники для изучения их с позиции археологии и этноархеологии [Молодин и др., 2002], важные и с точки зрения разработки методики наблюдения за археологизирующимися объектами.

За 60 лет русская археология Сибири прошла большой и плодотворный путь, начавшись с яркого эпизода нечаянной находки на Таймыре. Лишь постепенно изучение русских памятников перерастает в особое специализированное направление сибиреведения, без которого суть новой – российской – эпохи в истории Сибири не будет полностью раскрыта. Общее состояние русской археологии Сибири характеризуют черты, определяемые накопленным багажом, сегодняшними возможностями, задачами и перспективами.

Масштабы раскопок разных памятников, как и прежде, отличаются, но усиливается тенденция к проведению полномасштабных полевых исследований, которые позволяют создать более цельное и верное представление о характере памятника, особенностях ископаемых архитектурных объектов.

Создана значительная источниковая база. Насыщенность культурного слоя находками обеспечивает массовость археологического материала, что вместе с высокой степенью типизации русской культуры увеличивают возможности сравнительного анализа, установления датировок и атрибуции находок. Накопление «критической массы» археологических данных, внедрение современных методик их обработки обеспечили переход от простого количества к новому качеству – самостоятельного, самоценного, необходимого, объективного источника, который не только дополняет, уточняет или иллюстрирует уже известные по другим источникам сведения, но даёт новое глубоко и разносторонне фундированное знание.

Максимально приблизив исследователей к городу, археология помогла рассмотреть грани, невидимые по другим источникам, принципиально расширила возможности объективной и многоплановой характеристики облика и внутренней жизни города.

Именно археология позволила подступиться к решению сложнейшей задачи локализации исторических объектов в пространстве, что зачастую невозможно сделать по приблизительным письменным и картографическим данным. Археологические исследования с максимальной конкретностью локализуют объекты и не просто уточняют ориентировочные данные других источников, но кардинально меняют сложившиеся на их основе неверные представления. Так было с Кокуй-городком, отрезком Бабиновской дороги в границах г. Верхотурья, местонахождением Томска 1604 г. и Кузнецкого острога 1618 г.

Важной проблемой позднесредневековой археологии является изучение памятников русского зодчества. В этой области преимущества археологических данных выражаются в разнообразии представленных типов построек (оборонительных, культовых, гражданских), в степени детализации конструктивных элементов в отличие от условности и схематизма описаний, рисунков, планов XVII–XVIII вв. Даже в такую наиболее изученную историками архитектуры часть русского зодчества, как оборонительная, археология вносит самостоятельный существенный вклад. В ходе раскопок раскрывается богатейший набор вариантов, каждый из которых является реализацией строительного, военно-инженерного опыта и традиций применительно к конкретной ситуации. Различные варианты острожных стен исследованы в Верхотурье, Кузнецком, Братском, Саянском, Албазинском, Стадухинском острогах. Разнообразие конструктивных приемов отличает и рубленый тип крепостных стен, что демонстрируют материалы раскопок Старой Мангазеи, Зашиверска, Илимска, Томска. Всё больше накапливается ископаемых материалов о жилых, хозяйственных, производственных сооружениях и таком важнейшем объекте как усадьба, выступавшем основным модулем городской застройки. Выявляются планиграфические, архитектурные, конструктивные, технические особенности построек и комплексов, детали интерьера.

Данные раскопок констатируют, что архитектурно-строительные особенности, зафиксированные этнографами в XIX – начале XX в. как традиционные, складывались постепенно и в течение длительного времени существовали различные варианты подклетов, внутренней планировки помещений, направления настила полов и т.д.

В археологическом отражении русские города Сибири обретают не только свой размытый временем конкретно-исторический внешний облик, но раскрывают внутреннее содержание, предъявляя разнообразные свидетельства своей многоплановой деятельности. Практически на всех поселениях, где были достаточно широкие раскопки, представлены многочисленные остатки сельскохозяйственных, ремесленных, промысловых занятий. Массовый археологический материал высветил те стороны жизнедеятельности, которые, были скупо отражены в документах и оставались в тени.

развитии гончарного, железоделательного, кузнечного, литейного, сапожно-кожевенного, косторезного ремёсел. Несколько менее представлено стеклодувное, ювелирное дело, деревообработка, изготовление простых саржевых и полотняных тканей, плетёных, вязаных, берестяных изделий. Степень развития последних производств, возможно, была меньшей и не везде поднималась до уровня ремесла, что отразилось в объёме ископаемых источников.

Массив остеологических, ихтиологических данных, находки промыслового снаряжения свидетельствуют о занятиях скотоводством, птицеводством, охотой, рыболовством, роль которых была большей или меньшей в разных широтах, но они обязательно присутствовали в хозяйственной деятельности горожан. Разводили свиней, крупный и мелкий рогатый скот, лошадей, собак, мангазейские материалы зафиксировали даже факт содержания кошек. Из домашней птицы разводили в основном кур, гусей и уток. Охота была отнюдь не только пушной, но и в определённой степени мясной. Обилен был и рыбный стол сибирского горожанина, на котором присутствовали разные породы рыб, в том числе, ценные.