Материалы диссертации были использованы автором в ходе научно-исследовательской, аналитической и преподавательской работы, при написании статей и монографий. Полученные результаты нашли практическое применение в преподавательской и аналитической деятельности, в прочитанных учебных курсах по политологии Ташкентского института политологии и управления (1990-1992), по международным организациям - на факультетах Университета мировой экономики и дипломатии при МИД (1999-2003) и Академии государственного строительства (2000-2003) Республики Узбекистан, по социологии международных отношений на Социологическом факультете РГГУ (2003 – 2006), по регионоведению на факультетах Мировой политики(2004-2006) и Глобальных процессов (2006) МГУ.

Структура и основное содержание работы

Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, включающих 12 параграфов, заключения и библиографии. Во введении раскрывается научная актуальность и новизна работы, ее основные задачи и цели, методология и теоретические основы исследования, степень разработанности темы, практическая значимость диссертации, апробация ее результатов.

В первой главе «Региональный контекст глобализации. Регионализм» дан анализ политической интеграции субъектов международных отношений, особенности процесса создания социально-политических норм сотрудничества, обусловленных региональным содержанием. Рассматриваются интерпретации интеграционных идей с фокусом на проблемы взаимно пересекающихся суверенитетов, в академических дискурсах которых рождаются контуры региональных пространств. Показано, что научный интерес к регионализму был связан с выработкой норм многостороннего сотрудничества, неудачей попыток дать международно-правовое определение термина «регион» в рамках учредительной Конференции ООН. Дискуссия о взаимоотношениях новой универсальной организации с существующими региональными (в подавляющем большинстве – европейскими) послужила причиной появления концепции международного регионализма – особого исследовательского дискурса необычайно широкого диапазона. Описание различных практик стало шагом к пониманию региона как явления социального, в котором осуществляется связь пространства и времени, а затем – регионального пространства, где происходит накопление неконтролируемых изменений.

С 1960-х годов в американских политических исследованиях регионализм начинает осмысливаться как явление международных отношений. В пионерских работах появляются прикладные ориентировки: «регионализм … - это половина дороги между домом и национальным государством», «следующий большой шаг вперед к международной кооперации», «наиболее надежный инструмент в Азии», «надежда на достижение жизнеспособности Африки», реальный помощник становлению Латиноамериканского общего рынка и наилучшее условие для развития европейских государств (Дж. Най). Выявляя специфику регионализма в международной среде, исследователи обращают внимание на то, что региональное соглашение может объединять «географические компоненты» (Европейское экономическое сообщество), быть «квази-географическим» (НАТО) и «виртуально-географическим» (Британское содружество). Сравнения приводят к выводу, что географический принцип не исчерпывает всех возможных региональных конструкций, и их появление в международной среде связано не с открытиями географов, а зависит от политического решения. Классифицируются два типа регионов – международный (политический), где взаимозависимость определяется категориями безопасности, и экономический, определяющий свои рамки и институты в целях участия в мировом рынке.

Теза «регионализм vs. глобализм», использованная американским ученым Дж. Наем в дискуссии по проблемам международного регионализма в конце 1960-х годов, родилась в прогнозах изменений в условиях послевоенного формата Европы. Идея наднациональности французского ученого и политического деятеля Ж. Моне, легшая в основу европейского проекта создания регионального сообщества, ориентированного на реализацию модели «связей между человеком и государством», потребовала переосмысления мировой стратегической ситуации. «Угроза регионализма» была той основой, на которой выросла теоретическая контрверсия глобализации, захватившая умы научного поколения 1980-х. Она стала эффективным средством легализации деятельности ТНК и неправительственных организаций в международных процессах – всей постмодернистской ризомы власти, которой она постепенно лишалась в условиях демократизации и теориях прогресса. Поэтому с полным основанием можно сказать, что международный регионализм оказался куколкой, из которой выпорхнула теория и практика глобализации.

Усложнение региональных абстракций феноменами исторического, политического и культурного в условиях, когда для системы жизнедеятельности становится значимым комплекс проблем глобального развития, раскрыло сущностные характеристики регионального пространства. Его участникам предлагается стать не только стратегическими и экономическими, но и юридическими партнерами. Поэтому высказываемое некоторыми западными авторами предположение о том, что целью глобализации является регионализация, эвристически ценно. Так, например, американская исследовательница Э. Тикнер, рассматривая в региональной оптике позиции экспертов по проблемам общей и национальной безопасности, указывает на различные перспективы двух сконструированных ею мировых регионов. Предпринятая ею схематизация Южного региона базируется на постулатах неореализма. В то же время в модели Северного региона просматривается постмодернистский подход, в котором регион вырисовывается в наплывающем множестве неконфликтных субсообществ.

Методология регионального охвата отражает нарастание влияния систем ценностей, возвращая традициям их охранные функции. Современная модель нациестроительства и конструкция региона отличаются внимательным отношением к религии, что также свидетельствует о поиске нового соотношения пространства и времени. К сожалению, в конце ХХ века этот поиск принял форму конфликта, во многом режиссированного концепцией столкновения цивилизаций. Особая деликатность момента, подчеркивает российский исследователь А. Торкунов, состоит в том, что «нынешнее противостояние может против воли его участников приобрести форму антагонизма между демократией и религией, демократией и местной традицией, демократией и естественным стремлением огромной части незападных ареалов мира жить согласно привычному укладу, продуманно и плавно изменяя его, но, не позволяя ему полностью разрушиться».

Выделяя особенности современной организации политического мира, западные ученые Б. Бузан и О. Вэвер сосредоточиваются на разделении глобального и регионального, подчеркивая, что проблема состоит в том, что глобальный уровень представляет собой абстракцию и может определяться различными способами. По их мнению, в теории международных отношений глобальный уровень – это структуры макросистемы, которые создают стиль поведения ее единиц. Таким образом, регионализм, учитывая специфику пространства и времени, формирует знания об уровне, заполняющем разрывы между глобальным и локальным, придавая политической организации мира связный аналитический смысл. Как подчеркивают специалисты ИМЭМО, специфика международного регионализма связана с политической сферой и «расширение экономического взаимодействия носит характер побочного явления», его содержание привязано к созданию интеграционных объединений.

Инструментализм регионалистского подхода заключается в том, что в эпоху постмодерна он возвращает мировой политике значимость территориального аспекта и политических границ, отводит региону роль «распределительного щита» не только позитивов развития, но и конфликтных ситуаций. Новые параметры безопасности, предложенные профессором Принстонского университета в начале 1980-х годов Р. Ульманом актуализировали проблему выявления регионов. Поэтому предпринятое Э. Тикнер доктринальное расчленение универсума на Южный и Северный регионы можно рассматривать как повторное вхождение в историю международных отношений, но с грузом «новых угроз» в координатах нового соотношения пространства и времени.

Большинство исследователей считает, что регионализм – явление нового времени, понимая его как эволюционный и совокупный процесс, который вырос и расширился, определяя консистенцию сложности современной общественной жизни. Его заметность в международных процессах современности объясняется тем, что регионализм становится все более важным компонентом различных структур глобального управления. Систематизация эмпирических наблюдений внесла в практику международных отношений использование региона как организационной единицы, способной присваивать определенные участки физического пространства. Связывая в себе два основных процесса – развитие и воспроизводство конкретной социальной общности – региональное пространство одновременно осуществляет специфическую функцию контроля, перенося ее на границы ближайших соседей. Поэтому анализ теорий и практики регионализма показал, что региональные конструкции значительно шире форм, предусмотренных моделями трансграничной интеграции.

Избыточная многозначность регионального особенно ярко отразилась в проблеме пересмотра границ, необходимо учитывающей все более заметную роль наднациональных организаций, интернационализацию хозяйств и стремление к достижению более широких оснований культуры. Массовое стремление различных региональных практик к политической легализации своих учредительных полномочий, права законодательно регулировать общественные отношения, самостоятельно участвовать в международной деятельности – факт, которого не знал доглобальный социум.

С точки зрения аналогичных процессов, протекающих в регионах СНГ, мы находимся в стадии набора необходимой информации. Парадокс заключается в том, что наполнение региональных процессов и используемые в документах определения региона не включают логику сопряжения, которая заключена в триаде регионализм, регион, регионализация. Поэтому первая глава диссертации посвящена, в том числе теоретическому обоснованию авторского определения регионализма, предложенного в следующей редакции: регионализм есть особая политика, направленная на приспособление территориально-географических особенностей к достижению экономических, военно-политических, культурных и других целей, обуславливающих участие в международной сфере.

Вторая глава «Феномен регионализации в контексте мировой политики» анализирует современную ситуацию в категориях мировой политики. Идея мировой политики изменила традиционное представление о внутригосударственной и международной, внутренней и внешней, территориальной и экономической политиках. Турбулентность развития общественных процессов обуславливает нестабильность политических систем. Однако правительства и государства остаются мощными действующими институтами мировой политики. Аттракторами стабильности являются групповые интеграции, которые, не являясь синонимом региона, в их отсутствии делают невозможным процесс регионостроительства. Его главные особенности – нечеткость границ и несовпадение административной картографии с социальными связями регионального (воображаемого) сообщества, выстраиваемого на базе множества расхождений, включая несовпадение естественного ландшафта и социальной практики, территориальной юрисдикции и трансграничного сотрудничества. Конструкция региона опирается на ряд балансов, среди которых оформленное региональное сотрудничество является нормативным и в этом смысле завершающим.

В средние века предупреждение и решение территориальных конфликтов виделось в установлении политических границ, которые, играя роль оборонительных линий от внешней угрозы, оказались прекрасным «строительным материалом» внутреннего пространства. Другая особенность границ восходит к «родовой» характеристике социальных продуктов: как часть окружающей среды они связаны не только с функцией определения физической и культурной протяженности отдельных групп, но и с властью доминирующей в социуме группы. В большинстве своем границы нельзя описать как явление эволюционной объективности. Политические границы – это результирующая стадия перманентных переговоров. В ХIХ веке в западной политической традиции государственные границы перестают быть проблемой географии. Постулируемая с этого времени Западом возобновляемость процессов разграничивания, постоянный дрейф или трансгрессия границ – это образ мироустройства, нередко интерпретируемого современными авторами как культурные или социокультурные процессы и закономерности. Такая точка зрения несет в себе опасность превращения культур в самостоятельные сущности и нивелировки политической деятельности .

В позднейших направлениях международной теории стремление концептуализировать феномен культурной идентичности приобрело оттенок двусмысленности в анализах института государства и трактуется так, как будто суверенитет является абстракцией. Отчужденная таким образом территория превращается в абстрактное пространство, по которому двигаются структурируемые субъектами мировой политики потоки людей, идей, товаров и др. Вместе с тем, современная практика осуществления государственного суверенитета необходимо включает в себя контроль «свободного передвижения товаров, услуг и людей через национальные границы».

В новом международном порядке задачей государства становится эффективное управление потоками, формирующимися как в международной производственной сети, так и направленных «на преобразование живого человеческого сознания, как индивидуального, так и коллективного». Исследования регионального сознания дают достаточно оснований, чтобы представить его как состояние между индивидуальным и коллективным видами сознания. Следует согласиться с российским регионоведом А.В. Володиным, что региональное самосознание дифференцирует региональные и общегосударственные интересы. Сбор и анализ информации по проблеме нашего исследования также позволяет сделать вывод, что региональное сознание играет решающую роль в генерировании политических процессов отделения, крайней формой которого является сепаратизм.

Подобные наблюдения помогают понять, почему регионализация отрывается от географической науки и, пройдя ряд превращений в различных моделях регионализации от этажей и коридоров дома до «демаркационной линии» дня и ночи, универсализируется во «фронтире человеческой иммиграции», определяя взаимопритягивающиеся зоны конкретной социальной активности, создавая эффект возникновения транснациональной среды. Таким образом, выявляется функциональная полезность регионализации для реализации глобального проекта «стандартизации движения потоков сквозь регионы и континенты». В этой связи представляется важным замечание российского ученого Н. А. Косолапова, что к проектированию регионов причастны ведущие субъекты международных отношений и их агенты, действующие на основании полученных прав и полномочий.

В то же время региональная политика как компонент американской внешней политики имеет тенденцию создавать стимулы регионального партнерства под патронажем специализированных многосторонних институтов со строгим регламентом. Случаи НАТО и НАФТА, предусматривающие доминирование США, доказывают устойчивость модели американского регионализма, акцентирующую «аллокативные и авторитативные ресурсы господства» (Э. Гидденс). В теоретическом плане создание североамериканской региональной группировки нарушает «научный» тезис о невозможности интеграции стран с разными социально-экономическими системами и культурно-ценностными установками. Региональная ориентация внешнеполитической стратегии Вашингтона отчетливо видна в оценках СНГ. В этом случае усилия США направлены на укрепление двусторонних отношений, вовлечение государств-членов в многосторонние структуры, где их доминирование бесспорно (ПРМ, МВФ, ГУАМ).

Заинтересованность в развитии регионального взаимодействия на постсоветском пространстве проявляют ОБСЕ и Европейский союз, что выразилось в ряде инициатив по Украине, Молдавии, Кавказскому региону, Центральной Азии. Каждый комментарий по региональной специфике Содружества снабжен заслуживающими внимания аргументами и фактами. Их сложение дает представление о мельчайших силах власти – то, что французский социолог М. Фуко назвал «рассредоточенными системами господства», что подтверждает выдвинутую в диссертации гипотезу о триединстве региона, регионализации и регионализма.

Региональные проекты с участием центральноазиатских государств с акцентом на культурную составляющую и привлечением Азербайджана неоднократно инициировала Турция. Это показывает объективность вывода западных исследователей о том, что «регион детерминирован тем вопросом, которым мы занимаемся». Данный тезис подтверждает инициатива американского политолога Ф. Старра по созданию регионального форума «Партнерство по сотрудничеству и развитию Большой Центральной Азии» (ПБЦА). Сам по себе всплеск интереса к центральноазиатской проблематике, продолжающийся особенно интенсивно в последние 15 лет, может стать специальной темой исследования. Наш интерес к феномену региона в международных отношениях позволяет подойти к центральноазиатскому массиву как к проблеме, способной пояснить и проверить основные положения предлагаемой концепции. Противоречивость западных проектов регионализации Центральной Азии и Кавказа гораздо в большей степени, чем они, возможно, хотели бы, демонстрирует отношение США и Европы к постсоветскому пространству и внутри западного сообщества.

Отвечая идее многовариантности, многолинейности развития, региональная конструкция избегает пространственной завершенности, создавая предпосылки к постоянно возобновляющимся переговорам, сутью которых является борьба за политическое «высвобождение мест», особенно заметное в процессе регионализации определенных участков глобального пространства.

?????$??$?????????8?¦

????????$??$?????????6

(в Европейском Союзе, служат самой действенной мерой от распада «внутренних» государств и контроля стратегических границ. Внутри юридически интегрированного региона государства могут вступать в схватки, проигрывать, «уступать» территории, быть даже поглощенными, но они не выйдут за рамки региона, допускающего внутри себя практически все комбинации с границами. Поэтому нет ничего более «регионального», чем непрекращающиеся попытки исключить государство из транснациональной деятельности. Однако попытки заменить государство регионом или какой-либо другой формой организацией пространства пока оформляются в опасные тенденции распада на цивилизационные блоки и места компактного проживания этносов.

В первом десятилетии ХХI века интеграционные группировки стран мира становятся заметными участниками международных отношений, «превращаются в существенный фактор не только мировой экономики, но и военной безопасности, политической стабильности, миротворчества». Однако «новая устойчивая система международных отношений до сих пор не сложилась», поскольку процесс диверсификации связей, поддерживавших блоковую систему, еще не завершился. Поэтому изучение феномена построения региона как пропагандируемой единицы иерархии международного порядка представляет определенный интерес для управления международными процессами, выявления их специфики, определения тенденций и прогнозирования будущего. В этой связи концептуальная сторона глобальных трансформаций, которые, по утверждению западных теоретиков, прежде всего, «включают в себя элементы разрушения и перераспределения территориальных границ политической и экономической власти», позволяет выработать понимание различных политических последствий в регионах. Иными словами, пространство, его символ, культурная принадлежность региона – становится решающим фактором для создания пространства взаимодействий, имеющих характер «регионально ограниченных эпизодов» (Э. Гидденс).

Учитывая важное для раскрытия темы диссертации феномена регионализации, во вторую главу включено ее определение. Регионализация – это процесс, в ходе которого появляется относительно самостоятельный субъект мировой политики и экономик; одна из форм создания новых, более крупных интеграций (социально-территориальных систем) на основе и посредством развития интенсивных и глубоких международных связей, перерастающих в транснациональные и ведущих к уменьшению общего числа суверенитетов.

В главе третьей «Регион как центральный элемент изменяющейся констелляции политических факторов» исследовано понятие «регион». Анализ показал, что данный термин полисемантичен и имеет самое разнообразное смысловое наполнение, что централизует архитектурную взаимосвязанность правил регионализации и нейтрализует отсутствие единого понимания региона, которое складывается под впечатлением частных толкований. Выявление элементов региональной архитектуры является методологическим подтекстом представленной в диссертации концептуально-понятийной схемы, детерминированной перемещением проблемы социального конструирования в фокус мировой политики.

В зависимости от контекста исследования под регионом подразумеваются физико-географические, культурно-исторические, политические, экономические и иным образом выделяемые территории внутри государства, прилегающие друг к другу части соседних государств (Средиземноморье) либо конгломерат государственных образований (Ближний Восток, Скандинавия, Латинская Америка и пр.).

В советских исследованиях преобладал производственный подход: под регионом понималась значительная территория страны с более или менее однородными климатическими условиями и примерно одинаковой направленностью развития производительных сил. В этой концепции регион семантически совпадает с термином «экономический район».

Распад СССР и предшествовавшая децентрализация власти обусловили возникновение нового политического – постсоветского – пространства и повлекли за собой переосмысление его основных переменных, которое в 1990-х годах происходило методом сравнения. Но не с США, как в блоковую эпоху, а с Европейским союзом, что обусловило появление регионального дискурса в общественных науках и политической практике России. Логика новой реальности отразилась и на терминологическом понимании региона. В регионе стали видеть ограниченное геополитическое пространство, имеющее некоторые черты суверенности или же территориальный анклав, компактно заселенный этнической общностью. Динамика понимания показала, что регион может выступать и как разделительное, и как собирательное понятия. Примером разделительного понятия является любой топоним. Ближний Восток, Скандинавия, Латинская Америка, Приволжский федеральный округ и пр. суть конкретные регионы. Однако даже очень подробное исследование одного из них не приведет к собирательному понятию, поскольку они являются его «застывшими» элементами и не выражают весь объем понятия, которым обладает соответствующее множество – регион. Как элементы они заставляют искать дефиницию, заключающую в себе постоянные и неизменные факторы, которые имеются в каждом из них.

В западных исследованиях региональных феноменов как целого, испытывающих во всех случаях влияние фактора международности, распространение получило внешнеполитическое понимание региона. Для американских авторов, как это уже упоминалось выше, решение региональной проблемы связано с построением конкретной политической системы в рамках определенной стратегии. Это – Ближний Восток, Западная или Центральная Европа, Центральная Азия, Кавказ, Средиземноморье, втягивающее в мировую политику соседние регионы Африки и т.д. В основу современной американской внешней политики включены принципиальные положения либерализма, наиболее отвечающие глобальному охвату. Поэтому наряду с естественными коммуникациями американская традиция выделяет в качестве интегрирующего фактора все виды транспортных коммуникаций, тип хозяйствования или общие природные ресурсы, регулируемые политико-правовыми механизмами.

Способ организации американских территорий опроверг европейский опыт нациестроительства. Автономные штаты, приуготовленные даже терминологически (state – государство, условие, состояние) к политическому суверенитету, вопреки всем известным на тот период теориям о возможных формах демократии и грозному опыту антиимперских революций, превратились в обширное государство. Географические условия американского континента, а также социальные особенности переселенческого быта в сочетании с требованиями защиты захваченных земель от коренного населения, дополненные и другими социомоторными факторами, способствовали «ментальному» дрейфу Новой Англии к политическому устройству в форме «соединения условий» (united state). На наш взгляд, феномен Соединенных Штатов, организовавшихся в сложном процессе регионализации, может быть понят не столько через производственную деятельность, сколько через развитие их политической отрасли.

Культурный фактор в создании региона очень значителен в западноевропейских концепциях, выросших из сравнений «я/другой» эпохи колониальных проекций власти. Так, например, Ф. Бродель определял «регион как особый «мир» с присущим только ему менталитетом, образом мышления, традициями, мировоззрением и мироощущением». В этом смысле описание создания Европы у норвежского исследователя И. Нойманна, переданного через линии «Турция как «Другой» и «русский как «Другой», объясняет историческую приверженность европейской политики региональным ограничениям и одновременно указывает на то, что современная Европа в значительной степени сформировалась под внешним воздействием. В годы холодной войны оно трансформировалось в систему внешнего управления, осуществляемого Соединенными Штатами через многосторонние структуры. Поэтому Европейский союз, рассматриваемый, как правило, в качестве модельного региона, не может быть универсальной конструкцией, т.е. применимой во всех случаях построения региона. Несмотря на то, что принятие статуса «союз» обозначило стремление европейских государств к политической унификации, внутри своего объединения они продолжают придерживаться регионального принципа, национального деления, выступая как целое только в отношениях с внешним партнером, да и то не во всех случаях.

В России и в Европе представления об обществе обязательно включают природную детерминанту. Однако приверженность географическому детерминизму всегда чревата чрезмерной дифференциацией, т.к. чем больше страна, тем разнообразнее природно-климатические условия внутри нее. Поэтому в экономическом подходе, который коммерциализирует природные особенности, объективно заложено стремление к децентрализации, а политический – направлен на сохранение целостности, к унификации.

Регион обладает, на наш взгляд, одним качеством, которое отсутствует у государства и которое превращает его в инструмент мировой политики – гибкостью в присвоении пространства. Другим не менее важным качеством является его способность редуцировать объективное стремление государства к изоляции и усиливать стратегию расширения, устанавливать связи взаимопритяжения в мирополитической сети, выравнивать качественные характеристики населения. В то же время возросла динамика превращения региональных отношений в политические единицы, о чем свидетельствует появление Африканского союза, укрепление позиций АСЕАН, и стремление Японии, Китая, Южной Кореи и др. обрести региональные связи.

Приведенные характеристики указывают на регион как на конструкцию, отвечающую решению проблем, выходящих за политические границы государства и в силу этого предполагающих увеличение роли внешнеполитических факторов и структур. Это требует более внимательного отношения к понятийному аппарату, обслуживающему анализ региональных процессов, в том числе и к определению региона.

Облекая некое пространство в рамки региона, необходимо видеть его критериальный элемент – территориальную открытость и совместное решение проблем развития, предполагающие, в том числе и совместное осуществление суверенитета выразившими стремление к интеграции субъектами. Поэтому международная практика не подтверждает мнения некоторых исследователей, что регионом может быть любая территория, которая именуется регионом.

Организация, становление и исчезновение региона как территории без суверенитета проходят относительно легко в сравнении с аналогичными процессами в масштабе государства. Регион не может иметь законов, которые являются прерогативой государства. Государства – продукт длительной социально-политической и правовой эволюции. Регион – это направленные территориальные изменения, связанные с формированием региональной (а не национальной) политической элиты, перенесением функций укрепления национальных границ на внешние и стратегические границы, что предполагает и в том, и в другом случае наличие управляющего центра.

Само понятие «управление» может применяться только к стандартизированным объектам. Оно становится реально невозможным для центра в ситуации, когда управляемая территория имеет гибкие пространственные очертания, т.е. «может совпадать с границами территории субъекта Российской Федерации либо объединять территории нескольких субъектов Российской Федерации».