По состоянию на начало 1999 г., в системе государственных служащих республики представители русской национальности составляли 48,3%, бурятской – 50% общего состава. В составе членов правительства это соотношение было соответственно 54% и 44%, глав местного самоуправления – 54% и 47,8%, руководителей министерств – 54% и 46,6%, госкомитетов – 61,2% и 37,5%. Данные цифры демонстрируют, что представленность бурятского этноса в органах власти существенно превышает их удельный вес в общем составе населения республики Бурятии.

Экономическая модернизация 1990–х годов привела также к созданию нового слоя собственников: частных предпринимателей, банкиров, руководителей коммерческих структур. По данным 1995 г. из общего состава собственников и руководителей 63 закрытых акционерных обществ 62% являются бурятами, из собственников и руководителей 132 акционерных обществ отрытого типа – 40% бурят, из собственников и руководителей 4253 товариществ с ограниченной ответственностью – 47% бурят. Хозяевами 992 индивидуальных частных предприятий являются лица бурятской национальности, что составляло 52% руководителей всех предприятий данного типа, а численность бурят в общем составе владельцев крестьянских (фермерских) хозяйств достигало 71%.

Таким образом, относительные показатели представительства бурят в органах государственной власти, а также в числе руководителей и собственников коммерческих предприятий демонстрируют их непропорционально высокое представительство в этих сферах занятости.

Как известно, представители инструментализма считают этничность своеобразным политическим и экономическим ресурсом, приносящим конкретную выгоду представителям титульной национальности.

На наш взгляд, высокий процент представительства бурят в органах государственной власти объясняется в основном советской политикой «коренизации» и традиционно высоким уровнем образования среди бурят. Что касается занятия бизнесом, то процесс этнической мобилизации, вызванный суверенизацией и национально-культурным возрождением в республике, несомненно способствовал чувству психологической уверенности у представителей коренного этноса. Таким образом, этничность действительно стала одним из объективных жизненных ресурсов (в основном как психологическая уверенность).

Данные всероссийской переписи населения 2002 показывают, что основная часть русского населения в Республике Бурятия трудится в обрабатывающей промышленности (137 человек из 1000), в торговле (118), в госуправлении и обороне (106), в образовании (103). Буряты заняты в сфере образования (203), торговли (119), госуправления и обороны (117), здравоохранения (116) и сельского хозяйства, охоты и лесоводства (102).

В современной литературе, специфика предпочтений в выборе профессий у бурят объясняется определенной стратегией социальной мобильности, ориентированной на индивидуально избираемые городские занятия, не требующие личного участия в материальном производстве.

На наш взгляд, в двадцатом веке у бурят, мы наблюдаем, изменение содержания самой производственной ниши. В условиях ограничений городской и индустриальной жизни произошла корректировка этнической границы.

Существующие различия в тенденциях выбора профессий у русских и бурят могут иметь множество объяснений, но доказывают тот факт, что этнические границы, несмотря на глобализационные процессы, по прежнему, взаимосвязаны с определенной производственной нишей. Таким образом, этническая идентичность бурят четко проявляется в социально-экономической сфере. В следующей главе мы проанализировали значимость для бурят на современном этапе родного языка и культурных факторов.

Четвертая глава называется «Культурные и языковые факторы этнической идентичности». Она состоит из двух параграфов, в которых на основе проведенного на территории этнической Бурятии социологического исследования аналитическому осмыслению подвергнуты массовые, обыденные представления самих носителей языка – членов бурятской этнической общности - о связи бурятского языка и этнической идентичности, этноинтегрирующих и этнодифференцирующих факторах, мотивировках выбора бурятского или русского языка, соотношении языковой и культурной компетенции у современных бурят.

Первый параграф четвертой главы посвящен анализу этноинтегрирующих признаков. Как показало исследование, подавляющее большинство респондентов считают, во-первых, происхождение и историю (67,3%), во-вторых, культуру, обычаи и традиции (63,3%) основными этноинтегрирующими признаками. Третьим по важности этноинтегрирующим признаком более чем половиной респондентов (56,8%) признан язык. Далее следуют религия (48,2%), родная земля, природа, территория (43,5%). Менее популярными оказались такие этноопределители, как традиционная материальная культура (национальная кухня, одежда и т.д.), внешность и свойства национального характера, особенности поведения.

Тем не менее, по мнению большинства опрошенных (78%), наибольшей угрозой самому существованию бурятского этноса вплоть до его исчезновения является именно потеря языка.

Поиск причин этого дисбаланса, возможно, в некоторой степени объясняет ситуацию с бурятским языком на протяжении последних десятилетий.

Во-первых, буряты не могут не признавать тот факт, что многие из них не знают своего титульного языка, и вполне закономерно, что, задавая себе вопрос о том, что же в первую очередь делает бурятский народ единым, интегрирует его, они находят адекватные нынешней ситуации ответы. Расхождение ответов на вышеназванные вопросы – также яркое свидетельство расхождения между реальным и символическим ипостасями языка: как символ он возносится на щит, а как реальное средство общения и объединения членов бурятской этнической общности – пропускает вперед более подходящие для этой роли происхождение и историю, а также культуру, обычаи и традиции.

Во-вторых, частично утраченный язык уже не может служить универсальным этноинтегратором, поскольку это означало бы исключение из этнической общности не владеющих титульным языком членов общности, чего последняя не может допустить, поэтому он замещается другими, вышеназванными этноинтеграторами.

По нашему исследованию, современные буряты имеют следующее представление о том, что отличает бурятский народ от других этносов. Здесь уже на первом плане фигурируют культура, обычаи и традиции (47,1%), с небольшим отрывом идет язык (46,6%), и затем происхождение и история (42,6%). Примечательно, что одна треть респондентов (30,3%) считает, что ничто не отличает бурят от других этносов. Религия рассматривается в качестве этнодифференцирующего признака только четвертью опрошенных, внешность – одной пятой опрошенных, и наименее релевантной признана родная земля, природа, территория.

Материалы исследования свидетельствуют о достаточно высоком уровне этноаффилиативной потребности у бурят. При этом, однако, на втором месте после такого индикатора высокой потребности, как «Я никогда не забываю о том, что я бурят» (66%) стоит, хоть и с большим отрывом, ответ «Для меня не имеет значения моя национальность и национальность окружающих» (14,6%). Для сравнения – в исследовании по выяснению связи языка и национального самосознания татарского этноса были получены следующие результаты: более 69% татар никогда не забывают о своей национальности, а 15,6% помнят об этом в определенной ситуации (данные 2001 г.),т.е. в целом у татар уровень этноаффилиативной потребности выше, чем у бурят.

Это подтверждает мнение бурятских исследователей об открытости, космополитизме бурят. И.Э.Елаева определяет «открытость» бурятского этноса для внешних влияний как одну из доминант современной этнической идентичности бурят. Об этом же говорит и В.В.Мантатов, который именует бурятскую нацию «соборной личностью».

Во втором параграфе четвертой главы анализируется процесс внутреннего самоопределения у бурят, приписывания себе (и соответственно, своей группе) диакритиков, т.е. тех социокультурных нормативных признаков, которые самими индивидами воспринимаются как значимые.

На основе обобщения личностных дискурсивных самоопределений была получена групповая структура идентификационных предпочтений бурят.

По нашим данным, для 92,7% респондентов быть бурятом – значит «знать национальные традиции», «знать, приумножать культуру своего народа», «чувствовать себя представителем этноса, носителем определенных культурных традиций, обычаев, знаний», «жить в контексте бурятской культуры», «уважать культуру, обычаи, традиции», «для меня значит, что я чту обычаи своего народа», «сохранять национальные традиции», «быть сопричастным своему народу, его культуре».

Для несколько меньшего количества – 85,7% - дискурсивным основанием этнической самокатегоризации является (в первую очередь) язык: «знать свой язык», «человек, знающий бурятский язык», «знать и любить свой язык и нацию», «думать, говорить по-бурятски, чтить традиции и обычаи своего народа, гордиться, что я бурят», «знать язык, поддерживать традиции».

В нашем исследовании представляется необходимым проанализировать взаимосвязь языковой компетенции представителей бурятского этноса с их культуроведческой компетенцией, диалектику процессов языкового и национально-культурного развития в этнической Бурятии.

Соотношение культуроведческой и языковой компетенции выявляется при помощи корреляционного анализа данных о степени владения титульным языком современными бурятами и данных, касающихся соблюдаемых ими национально-религиозных обычаев и обрядов и отмечаемых традиционных народных праздников.

Первое, что бросается в глаза при анализе ответов на вопрос о национально-религиозных обычаях и обрядах – то, что в сознании респондентов не разделяются национально-религиозные обряды и народные праздники - такие традиционные ритуальные праздники, как Сагаалган, тайлаган (тайлган), обоо тахилга, сурхарбан, Ёрдынские игры были названы респондентами как среди национально-религиозных, так и среди народных праздников.

Вторым примечательным фактом является то, что Сагаалган занимает совершенно особое место среди традиционных праздников - он попросту вне конкуренции (77,3%); более того, для многих бурят это единственный религиозный обычай, равно как и единственный народный праздник, который они отмечают.

Следующим после Сагаалгана национально-религиозным обычаем и обрядом, который соблюдают респонденты, были названы шаманские обычаи и обряды (73%).

Не менее распространенным оказалось и соблюдение этнокультурных традиций («почитание и уважение старших», «почитание родителей»), отнесенное респондентами к национально-религиозным обычаям.

67,6% опрошенных отметили соблюдение ими буддийских обрядов: они посещают дацан, присутствуют на хуралах («сагаан hарын хурал», «Майдари хурал», «сахюусан» и др.), совершают обряды «сэржэм», «хии морин», «маани», «сангарил», отмечают большие буддийские праздники. 49,7% опрошенных соблюдают такие обряды, как обоо тахилган, угаа тахилган – обряды, представляющие собой «симбиоз древнейших культов (культа гор, почитания предков, хозяев местности и т.д.) […] с буддийской традицией.

Полученные ответы продемонстрировали культуроведческую компетенцию современных бурят, реализованную как на уровне коллективного знания, так и на уровне повседневных практик.

Согласно данным опроса, обнаружена, во-первых, дифференцированная корреляция между языковой компетенцией и приобщенностью респондентов к бурятским народным и религиозным праздникам: наиболее популярные праздники, такие, как Сагаалган и сурхарбан, отмечаются всеми респондентами этнической Бурятии независимо от их языковой компетенции, а участие в менее популярных праздниках, таких, как тайлаган, Зеленая тара и пр., зависит в Республике Бурятия от степени владения этническим языком.

Во-вторых, выявлена региональная дифференциация: западные буряты в культурном отношении являются наиболее ассимилированными в русскую культуру, что проявляется как в меньшей популярности столь любимых восточными бурятами праздников, как Сагаалган, большей популярности традиционных русских и шаманских праздников и обрядов (Никола, Ёрдынские игры и т.п.) и, наконец, в отсутствии всякой значимой корреляции между языковой и культурной компетенцией. Можно сказать, что был зафиксирован определенный «культурный разрыв» между восточными и западными бурятами в области национальных религиозных и народных традиций, включая обычаи, обряды и празднества.

В целом можно говорить об отсутствии прямой зависимости между степенью знания бурятами своего этнического языка и их компетенцией в данной области. Возможно, это облегчается тем, что сфера обычаев, обрядов и народных праздников во многом является невербальной – в том же Сагаалгане символические жесты и действия важнее, чем слова.

Наиболее устойчивой областью сохранения языка, как свидетельствуют полученные нами данные, является безэквивалентная лексика, обозначающая соответствующие ритуальные обряды, обычаи и праздники или действия по их совершению, например: сэржэм, обоо / обоо тахилга, бурханда мургэхэ, сагаан эдеэ ургэнэбди, тайлаган, хурал, сурхарбан, сахюусан и т.д.

Таким образом, подводя итог полученным в данной главе результатам, мы можем сказать следующее. В отношении современных бурят необходимо различать, с одной стороны, владение языком и его использование, а с другой стороны - лингвистическую идентичность: если первое постепенно утрачивается, то второе практически полностью сохранено. Наименьший разрыв между этими двумя сферами зафиксирован в АБАО и сельских районах Бурятии, которые дали наибольший процент признавших бурятский язык родным по той причине, что это язык их национальности.

Анализ полученных данных в генерационном аспекте подтвердил значимость возрастного фактора при рассмотрении того или иного языка в качестве культурного маркера: старшее поколение тяготеет к прошлому, к этнически специфическим формам культуры, включая этнический язык, причем скорее в символическом, чем в реальном аспекте, в то время как молодое поколение предпочитает игнорировать проблему статуса титульного языка как ситуационно нерелевантную.

В целом выявлен разрыв между идеалистическим представлением о престижности и необходимости бурятского языка, с одной стороны, и индивидуальным речевым поведением, с другой стороны. Этот разрыв также может быть интерпретирован в терминах символического и реального отношения к языку. Связь языка и этнической идентичности у бурят в практическом, утилитарном аспекте носит скорее инструментальный характер: знание бурятского языка часто актуализируется только тогда, когда члены этнической группы считают это необходимым или выгодным для себя.

Этническая самокатегоризация у современных бурят осуществляется в первую очередь на основании культурно-языковых характеристик. Язык не занимает лидирующего положения среди этнодифференцирующих признаков, однако его эмоционально-психологическая ценность в глазах респондентов чрезвычайно высока. Достаточно высокий уровень этноаффилиативной потребности у бурят, особенно у бурят-сельчан, соседствует с космополитизмом и этническим нигилизмом. Помимо этого, национальному характеру современных бурят присущи такие свойства, как миролюбие, неконфликтность, терпимость. В коллективном сознании современных бурят репрезентация общероссийской, гражданской идентичности доминирует над ностальгической общемонгольской идентичностью.

В целом полученные данные позволяют сделать вывод, во-первых, о решающем значении регионально-локального фактора, включающего дифференциацию «город - село», для выбора языка и его значимости в структуре этнической идентичности, во-вторых, о наличии определенного конфликта идентичности у современных бурят, противоречивости ее характера, в-третьих, о том, что этнические общности нельзя рассматривать как гомогенные образования, и релевантность культурных маркеров может варьироваться внутри группы, в частности среди разных поколений, и в-четвертых, что в целом язык не может считаться диакритиком в отношении бурятской этничности, а связь «язык - культура» в отношении бурятского этноса может быть выражена – и выражается – посредством русского языка.

В заключении подводятся основные итоги диссертационного исследования, делаются теоретические выводы и обобщения, определяются направления дальнейшей разработки проблемы.