В этой связи возникает вопрос: возможна ли регламентация контекстов общения? Отвечая на него в разделе 4.1 «Регулятивы социального действия и его стратегических инициатив», автор утверждает, что социальная реальность – сфера регуляризованного. Социальность невозможна без вовлечения, участия, сопричастия; поведение должно согласовываться с системой ожиданий по поводу правил исполнения частичных ролей. Обмен деятельностью крепится не на произвольных, а на вмененных фигурах, санкционированных порядком интеракции. Несоответствие порядку интеракции делает человека асоциальным, ставит его вне общества и его установлений.

Человека из бытия выделяет способность к свободному выбору. Однако свободу выбора в социуме отличает опосредованность совокупностью правил, определенной инструктивной системой, исключающей проявления абсурдного, парадоксального, маргинального.

На восприятие реальности воздействует позиция окружающих, следовательно, суверенный потенциал субъективности складывается через внешние оценки, квалификации, влияния. Но субъективный опыт историчен в силу повторения переживания и воспроизведения индивидуальностью прочных и гибких норм социальности, кристаллизованных регламентами права, морали, традиции. Все три сферы принадлежат к ресурсам одного уровня, позволяющим стратегией непрямых действий регуляризировать социальную действительность.

Право, мораль, традиция регламентируют социальные взаимодействия в измерении официальной признанности, общеобязательности, эффективной позитивности и в измерении санкционированной индивидуальной мотивации. В результате человеческая деятельность поддается рассмотрению и со стороны реализации свободы, и со стороны меры подлинности человека, встроенности его в нормативно-ценностную систему. Приобщение к такому личностно-моральному бытию означает погружение в стихию высокодуховной, соотносимой с идеалами жизни, управляемой законами не органического, но ценностного существования.

Регуляризация социальной жизни и деятельности составляет основу человечности, измеряемой такими критериями, как правоспособность, совестливость, нравственность, персональная добропорядочность. Данные критерии выступают основоположениями гуманитарного, их несоблюдение чревато развалом гуманитарной формации, деградацией человека.

Регуляризация координирует взаимодействие независимо мотивированных участников, намечает горизонт дозволенного в форме санкционирования свободного самовыражения, выход за границы которого ведет к неопределенности, отсутствию гарантированности гуманитарно обеспеченного существования. Здесь возникает проблема согласования цивилизации и истории для совершения гуманитарно выверенной цивилизованной истории.

Разумно-цивилизованное и гуманитарно-оправданное в реальном социальном творчестве представляется редким даром исторического величия, которое может реализоваться в количественном выражении в грандиозных жертвах и усилиях (Аттила, Чингисхан, Тамерлан, Иван IV, Петр I, Сталин). Побуждения величественных властителей продиктованы державными интересами, поэтому количественному выражению сопутствует качественное, акцентирующее идеалы. В том случае, если жертвы приносятся ради социального созидания, имеют отношение к ценности государства, нации, величие получает видимость положительного значения.

Означает ли это, что высокая цель деятельности, идеал оправдывают жертвы, тем более что история ценит не затраты, а результаты? Нет, поскольку результативность не есть предельный и окончательный критерий исторического величия. Основания для оценки истории лежат над историей и не измеряются степенью достижения успеха. Окончательный суд опирается не на прагматизм, а на гуманитарные ценности, причастности ценностям человеческой жизни.

В истории действуют законы неоднозначного выбора, проявления субъективного. Ход истории не предопределен, не олицетворяет прогрессивного воплощения какого-то идеала (консервативного, либерального, национального). История созидается людьми, деятельность которых определяет возможности продолжения или прекращения жизни. Поэтому оценка исторического опыта требует и временной дистанции, и ценностного ориентира, так как политические эксцессы рано или поздно исправляются в истории цивилизованной гуманитарностью, в основе которой свобода и закон, ориентирующие на мир, благополучие, созидание. Сочетанию данных форм требуется наличие силы, мотивирующей поступки, мобилизующей волю как власти, так и народа. Игнорирующая интересы народа власть, анархия, произвол, бросающие вызов реальности, обречены на поражение.

Власть и народ, реализующие себя через высокую цивилизованность существования, способны к конструктивному согласованию свободы и закона. В случае утраты равновесия народ превращается в толпу, применительно к нему безбрежная, безотчетная вольность в качестве вырожденного финала оборачивается репрессивным усмирением; власть становится самовластьем, применительно к ней свобода в качестве вырожденного финала оборачивается произволом.

Гармоничное сочетание свободы и закона есть условие цивилизованного состояния, при котором прогресс возможен лишь через гуманизм. Ценности и идеалы должны быть опосредованы эмпирическими земными целями, которые, претворяясь практически, гарантируя достижение оптимального, желательного, приобретают статус общезначимых символов, потенциально корректирующих исторический опыт вне локальных условий. Социальный мир крепится на значении добропорядочности коммуникации и фундирующих ее символических ценностно-целевых ареалов.

Какими, исходя из сказанного, надлежит быть регулятивам социального действия? Каковы источники формирования его стратегической инициативы? При осмыслении данного вопроса необходимо преодоление естественно-научного варианта социальной теории, признание самодостаточности гуманитарного ресурса. Требуется аксиологически ориентированная система, доктринально выражающая ценностную природу человека.

Человек представляет ценностно выраженное, идеалонесущее существо, что проявляется в организации социального действия. Действительная человеческая история появляется с постановки вопросов о допустимости, цене, отнесении к ценностям целей и средств социального действия. Поскольку цели и ценности людей различны, постольку есть намерение подчинить их неким абсолютным предпосылкам, находящим оправдание в логическом подходе к решению поисковых задач. В качестве таковых в различных системах выступают религия, рационально устроенное общество, цивилизация, жизненный мир. На их основе возникали и возникают концепции «категорического императива» (И. Кант), «рационального действия» (М. Вебер), «интегральной цивилизации» (П. Сорокин), «сопряженности взаимных перспектив» «жизненного мира» (А. Шюц).

Абсолютизация оснований социального действия позволяет соблюдать теоретико-методологический монизм, приводить многообразие к единству; фиксировать инварианты. Однако эмпирически абсолютизация не оправданна, поскольку не имеет операциональных эквивалентов и не получает верификации.

Стратегия социальных действий должна быть нацелена на социальное устроение, сочетающее различные виды инициатив и ресурсов, которые в целом следует подчинять достижению желательных состояний с позиций определенных критериев качества. Последние обеспечивают регулятивную коррекцию деятельности, отбирают из множества допустимых динамических форм (цели, средства, результаты – намерения, механизмы, действия) системы социальных действий, лежащих на оптимально эффективной траектории социального развития, в обосновании которого находятся ценности гуманитарно выраженного существования общества.

В разделе 4.2 «Социальное действие и социальные изменения» утверждается, что наивысшая цель социальной деятельности состоит в достижении благополучия всех на основе благополучия каждого за счет избавления от некритической устремленности к идеалу в обход гуманитарных ценностей. Реформирование не должно приводить к торжеству чистых, не сопряженных с жизнью идей, радикализму, масштабности и необозримости преобразований. Важно придерживаться мелиористских, эволюционистских, консенсусных подходов к достижению целей. В политике утверждаются не идеалы, а интересы, средство утверждения не сила, а легитимная народная воля. Возможность ее учета заключается в расширении социального вовлечения и участия, предполагающего легализацию диверсифицированных собственнических и гражданских форм. Унификации противопоставляются демассификация, дестандартизация, политический плюрализм, гарантии его обеспечения.

Оптимальные, поставляемые историческим опытом регулятивы социальной трансформации возникают из главного требования – сохранения, поддержания и обеспечения цивилизованного вершения истории, воспроизводства жизни. Политика обмирщает лишь тот курс, который санкционирует народ. Отсюда ставка на легитимацию, отсутствие которой сродни диктатуре. При подрыве демократии смещаются понятия допустимых масштабов, границ целенаправленного воздействия на общество в особенности жесткими социальными технологиями, практикуется предвзятое (из априорных идеалов) тиранотворчество. Существо социальной диктатуры кроется в стремлении создать упрощенный тип человечества, чему сопутствуют вмешательство правительственной власти во все отрасли общественных предприятий; стеснение труда, торговли, пользования собственностью; наложение пут на семью и воспитание, на верования, нравы и обычаи, на самое чувство; принесение отдельной личности в жертву общине, всемогуществу государственной власти.

Источник представления возможности, допустимости править обществом, культурой, жизнью заключается в механистической картине мира. Иллюзия конструируемости реальности утверждалась в европейском духе при переходе от качественной космософии средневековья (идея несокрушимой общественной иерархии) к порожденному Возрождением взгляду на мир как поле приложения деятельности, предмету собственного творения. Согласно такой парадигме всякий фрагмент мира – объект для обсчета, производя который можно содержательно его исчерпать, знать о нем все желательное. Между тем обществом следует не править, а управлять, на локальном уровне полагаясь на самоорганизацию, на страновом, региональном и глобальном уровнях – на действие циклов и мегатенденций.

В погоне за вожделением человечества – свободой и справедливостью – потребно понимать глубину их диалектики: нет свободы без справедливости, без справедливости нет свободы.

Гносеологический источник социального утопизма кроется в наивно-реалистической презумпции зеркального соответствия бытия и мышления в идее и в жизни. В неосуществимых, фантастических планах общественного реформизма отсутствует точка опоры, под которой разумеется программа наращивания позитивных показателей существования. При описаниях идеалов политическая технология их достижения игнорируется. Во всех известных нежизненных политических формах (от якобинской до большевистской) отсутствует технологическое обоснование, по причине чего возникают гражданские войны. Гносеологические (идеологические) ошибки оборачиваются расколом общественного целого на верных и неверных, что влечет репрессии. Утопия неизбежно становится кровавым движителем социального реформаторства. Однако приемлемы лишь ясные, обозримые цели, ориентирующие на повышение уровня жизни реалистические проекты социально-исторического творчества.

Стремление к преобразованию необходимо согласовывать не с понятием неизбежности изменений (что практиковалось в марксизме-ленинизме, указывающем на необходимость перемен, якобы вскрытых теорией), а с народной волей, носительницей позитивных ценностей. Ориентирование на данные конкретные ценности человеческого существования и благополучия должно вытеснить в социокультурном сознании и подсознании стремление к возведению революционно нового на основе умозрительных выводных схем.

Соблюдения обозначенных императивов требует исторический опыт, показывающий необходимость четкого разграничения в общественной практике социальной апологии и социальной технологии. В апологии сконцентрированы гуманитарно оправданные образцы общественного устройства, которые требуют подчинения со стороны социальных агентов и дают универсальные критерии оценки социальных действий. Социальные технологии практически реализуют интересы и цели, определяют конкретные методы, средства, способы воплощения устремлений социальных агентов. Социальная апология заявляет, обосновывает, разумно ставит, оправдывает цели и интересы; посредством концептуальной проработки, интеллектуальной тематизации социальных действий она целеориентирует социальные технологии.

В серьезной политике нет программы без плана действий. Плодотворный союз теории и практики в политике возможен при условии, что апология (к которой ближе законодательная власть) конструирует, проектирует, ставит конечные цели, тогда как технологии (исполнительная власть) претворяют их, выступая тактическим, избавленным от глобализма, отрешенности, совершенствующим ресурсом, обеспечивающим эффективность механизмов и институтов социального целого.

Социальным технологиям противопоказан радикализм. Рациональность их обеспечивается постепенностью социальных изменений; демпфированием возмущений; слаженностью властей через разделенность функций; предотвращением автократии; саморегуляцией, минимальностью централизованных вмешательств в естественные ритмы жизни; уклонением от крупномасштабных всеобъемлющих реконструкций. Революционность, радикальность применительно к преобразованию реальности безответственны: сопровождающиеся насилием, страданием, они противопоказаны социальным технологиям, которые должны обеспечивать постепенную, постадийную, рефлексивную, минующую форс-мажорные крайности эволюцию.

В политике нужна отбраковка отклоняющегося, мизантропичного поведения, граждански опасных девиаций. Естественный отбор направляет воспроизводство жизни по вектору воплощения гуманитарных констант, абсолютных устоев социальности.

Регуляризованность социального бытия на больших интервалах означает исключение экстремизма, затратных крайностей. Исторический опыт показывает, что воплощаются немногие конкурентоспособные возможности, отличающиеся преимущественной жизнестойкостью в гарантиях достойности существования.

Рациональность социальной политики определяется сбалансированностью в триаде «цель – средство – результат». Очевидно, не все цели хороши, даже хорошие цели нередко не достижимы и даже достижимые хорошие цели никогда не достигаются любой ценой.

Поэтому историей правит не произвол, а прошедшие испытание цивилизационным отбором принципы целесообразной организации жизни. Произвол в истории происходит от государственно и морально безнравственного, безрассудного политиканства, защищающего не ценности, а исторические химеры. Сопрягаемая с социальными устоями политика блокирует отклонения от движения к жизненным гарантиям. Рациональность в социальной политике претворяется в достижении гарантированного существования, укреплении уверенности в завтрашнем дне, преодолении рабства, в духовном, гражданском раскрепощении, творческой продуктивной самореализации.

Арсенал воздействий на социальные единицы достаточно узок: наименее эффективны в нем традиционные, центрально-административные технологии, связывающие людей через диктат обряда, бюрократии. Богатство инициатив, простор воплощений здесь подчинены директивам.

Социальное действие, нацеленное на оптимальное достижение целей, проведение интересов, не может не быть конформным историческому опыту созидания таких форм социальности, которые олицетворяют начала достойного, желанного, потребного существования. Интенция на подобные формы в мысли и действии, не избавляя вовсе от случаев произвола, конституирует законосообразность, упорядоченность рациональность социальной сферы.

В разделе 4.3 «Социальные решения и исторический опыт» утверждается, что выработка социальных решений требует дифференциации реалий, выявления типологически схожих ситуаций, применения адекватных найденным типам методов аналитики и прогностики событий. Исторический опыт выступает материалом для выработки как самих решений, так и различных (в соответствии с определенными типами опыта) социальных технологий реализации.

При этом выверенная стратегия принятия социально значимых решений должна опираться на обнаруживаемый с помощью количественных методов факт существования определенной цикличности протекания процессов, формирующих социально-историческую действительность. Процессы различного уровня, масштаба обладают вычислимой и прогнозируемой фазовой и пропорциональной природой, что обусловливает возможность управления течением социальных трансформаций путем предупреждающих турбулентные фазы резонансных и интерференционных воздействий на ключевые точки социальной системы.

В этом смысле знание онтологии истории не самоцель. Сложность морфологии истории влечет представление о наличии различных типов исторического опыта, диктует необходимость планирования социальной деятельности на основе учета многослойности социально-исторической реальности. Аналитика, прогностика, технологии социальной деятельности должны принимать во внимание циклы и ритмы различного уровня и локализации, количественные пропорции и соотношения фаз различных процессов. В инструментарий подготовки социальных решений входит статистическая обработка данных, позволяющая выявлять нормальные абсолютные числовые и относительные (пропорциональные, фазовые) показатели и, следовательно, фиксировать отклонение от них.

Факторы, предопределяющие пролонгирование жизни, рассредоточены по трем типам причинности, через которые проявляется исторический опыт.

Знание циклов и ритмов дает возможность стратегического планирования деятельности, предвосхищения кризисных ситуаций.

Знание устойчивых пропорциональных и фазовых характеристик социальных систем и процессов обусловливает накопление исторического опыта на уровне державного управления.

Исторический опыт свидетельствует: в ткани истории имеют место импульсивные выбросы самости, лица и их поступки формируют определенные социально-политические типы. Последние имеют принципиально различный потенциал воздействия на текущие события. Знание типажей, возможность выявлять маргинальные элементы через соответствующие экспертизы, тестирование, комплекс заранее спланированных мер (законодательных, институциональных и т.д.) в сфере проявления личностных факторов способны обеспечивать санацию политических процессов в случае повышенного вовлечения в них политиков импульсивных типов.

Исторический опыт не провиденциален и не волюнтарен. Он проявляется через различные типы причинности, учет многофакторности фундирует выработку социальных решений. Знание циклов, ритмики, пропорций оптимального развития социальных систем позволяет создавать технологии купирования нежелательных турбулентных режимов социальной интеракции, облегчает целенаправленное поддержание оптимальных ритмов движения социальной материи.

Для выработки социальных решений это знание дополняется анализом исторического опыта с позиции определения ценностных регулятивов социально-исторической деятельности.

Аналитика и технологическое освоение ценностных регулятивов социально-исторической деятельности близки аналитике и технологизации на материале количественных параметров ориентацией на основанные на историческом опыте гуманитарные абсолюты как образцы общественного устройства, базирующиеся на идее общего Блага. Приближение к ним является приближением к оптимальной реализации человеческого, социального, геополитического, физического, властного потенциалов, обеспечивает жизненные гарантии, нормальную самореализацию индивида, государства, народа, ламинарное воспроизводство социальной реальности.