Разрушенный родительский очаг,

Моей минувшей юности жилище,

Где каждый мне напоминает шаг…

(К. Р. «Орианда», с. 30)

Подобное отношение к усадебному пространству усиливается особенным ощущением времени, основными характеристиками которого являются протяженность и замкнутость, неспешное движение «по кругу». Герой усадебной поэзии абсолютно убежден, что за время его пребывания вне дома, в поместье не произошло сколько-нибудь существенных изменений; и человек и природа должны находиться все в том же привычном состоянии, в котором он их видел в последний раз, однако, в действительности все может происходить по-другому:

Здесь роща, помню я, стояла,

Бежал ручей, – он отведен;

Овраг, сырой дремоты полный,

Весь в тайнобрачных – оголен

Огнями солнца; и пески

Свивает ветер в завитки!

(К.К. Случевский. «Здесь роща, помню я, стояла…», с. 267)

Именно память подсказывает герою, чего же ему не хватает в реальности, в настоящем. То, что оказалось безнадежно утрачено по мере «угасания» старого помещичьего рода, сохранилось в воспоминаниях как идеальная жизненная модель проживания семьи в российской «глубинке». Как свидетельствуют монологи – воспоминания героев, несмотря на «провинциальность», владельцы большинства поместий удачно совмещали историю своего рода с историей целой страны или даже мира, возводя на территории знаковые архитектурные постройки, окружая обитателей «дворянского гнезда» гипсовыми и мраморными изваяниями античных богов и героев, сооружая фамильные склепы и мавзолеи.

Атрибуты усадебной жизни нескольких поколений в памяти героя соседствуют с «райскими» приметами, оставленными временем в саду и парке имения, распознать символическое значение которых возможно лишь, погрузившись в длительное, протяженное время. Как правило, сад, открывающийся во время прогулок персонажа, получает двойную символику – в первую очередь он – Райский (Божий) сад, или Вертоград заключенный, и лишь потом – типичная для России цветочная и кустарниковая композиция в имении:

– Беру большой зубчатый лист с тугим

Пурпурным стеблем, – пусть в моей тетради

Останется хоть память вместе с ним

Об этом светлом вертограде

С травой, хрустящей белым серебром…

(И.А. Бунин. «Щеглы, их звон, стеклянный, неживой…», т. 1, с. 449)

Время мифологическое сочетается с понятием «поры» в оппозиции «тогда» – «теперь» и способствует развитию сквозного мотива, актуального и в современной литературе – возвращению героя на «малую родину», связанному с синхронизацией в памяти, реальности, мечтах трех форм времени – прошлого, настоящего и будущего.

С наступлением XX века мотив «возвращения» в усадьбу начинает соседствовать с мотивом «бегства» из нее навсегда. Ярче всего этот аспект проявляется в поэзии модернистов, противостоять которым по-своему пытаются И.А. Бунин или, например, К. Р. – верный последователь реалистической школы. Не только идеализируя старину, но и ощущая аромат современной им усадебной культуры, приверженцы патриархального уклада отдавали предпочтение близкому прошлому, оставшемуся для них одновременно мечтой, реальностью, воспоминанием.

В некоторых стихотворениях с усадебными мотивами лирический герой с ужасом ощущает глубину временной пропасти, разделяющей его с предками и старым домом. В этом случае путешествие по опустевшим комнатам становится серьезным испытанием для человека, который сохранил воспоминания о разных этапах своего взросления в этом пространстве, одновременно огромном (в детстве) и крошечном (в юности, с ее порывами покинуть малый мир родного «гнезда»):

Опять знакомый дом, опять знакомый сад

И счастья детские воспоминанья!

Я отвыкал от них… и снова грустно рад

Подслушивать неясный звук преданья!

(Н.П. Огарев. «Опять знакомый дом, опять знакомый сад…», с. 249)

А все же здесь меня преследует тоска, –

Припадок безыменного недуга,

Все будто предо мной могильная доска

Какого-то отвергнутого друга…

(Там же)

Также в усадебной поэзии велика доля произведений, отражающих особенности времени биографического, или исторического. Останавливаясь на различных этапах детства, юности, зрелости лирического героя, поэт, как правило, соотносит их с неумолимой сменой укладов русской жизни и сменой поколений в поместье. Осознавая, что самые важные, запоминающиеся события произошли в далеком прошлом, он заставляет себя критически оценить современную ему действительность, с ее тотальным пренебрежением стариной, внушаемым молодому поколению:

Не храни ты ни бронзы, ни книг,

Ничего, что из прошлого ценно,

Все, поверь мне, возьмет старьевщик,

Все пойдет по рукам – несомненно.

(К.К. Случевский. «Не храни ты ни бронзы, ни книг…», с. 269)

Этапы биографии персонажа воссозданы гораздо достовернее, чем в границах времени мифологического, с преобладанием иронии или критического пафоса.