Еще в середине XIX века сотрудники Военно-ученого архива отобрали наиболее ценные материалы об отношениях русского военного командования с сербскими повстанцами. Так возникло объемное — многие тысячи листов — «Дело о сербах» (РГВИА, ф. ВУА, д. 394, ч. 1–13; к нему примыкает: д. 395). Кроме того, богатые документальные материалы содержит фонд Главного штаба Молдавской армии (ф. 14209). Другим важнейшим хранилищем является архив Министерства иностранных дел Российской империи (АВПРИ, ф. 161, 180, 321 и др.). Он в меньшей степени отражает развитие ситуации в Сербии и в большей — их восприятие дипломатией России, а также выработку курса в отношении сербских повстанцев. С другой стороны, именно архив МИД хранит документы, связанные с поездками сербских депутатов в Санкт-Петербург, которые выражают программные цели повстанческого движения.

Югославские историки много исследовали и публиковали документы из австрийских архивов. Начало этой работе было положено в фундаментальном собрании А. Ивича. А затем она продолжилась в изданиях, подготовленных С. Гавриловичем. При этом венские архивы содержат сравнительно небольшое количество документов сербского происхождения, которые собственно и представляют главный интерес для темы настоящего исследования. Среди них преобладают донесения тайных агентов Вены, опасавшейся распространения освободительного движения сербов и усиления русского влияния. Они рисуют картину событий скорее извне, нежели изнутри. То же самое следует сказать и о документах парижских архивов.

В период начавшийся после Второго восстания (1815 г.) и вплоть до решения «конституционной проблемы» (1838 г.) институционализация власти в Сербии, если исключить судебную систему, протекала крайне медленно. Созданная во второй половине 1810-х гг. Народная канцелярия превратилась в орган, полностью подконтрольный новому верховному вождю Милошу Обреновичу, без внутренней структуры и определенных полномочий. Позднее она эволюционировала в Белградский (народный) суд. То же самое произошло и с Крагуевацкой канцелярией, куда переместилась резиденция Милоша. Особое место среди приближенных правителя занимали его секретари, выполнявшие, помимо прочего, и функции идеологов, а также уполномоченные верховного вождя (с 1817 г. — князя) в отношениях с Россией. Первым из таких уполномоченных стал М. Герман. В конце 1820-х гг. его сменил бывший секретарь Милоша Д. Давидович. Их переписка, как и переписка самого князя с русскими дипломатами, является важным источником с точки зрения стратегии и тактики легитимации становящейся государственности.

Режим Милоша Обреновича придавал большое значение идеологическому обоснованию «народного правления», под которым пряталась деспотическая монархия. Внутри Сербии инструментами влияния на умы людей являлись скупщины того или иного масштаба. При этом речи, которые произносил на них Милош или, чаще, его секретари от лица князя, затем зачитывались на местах во время богослужения. Значительная часть этих речей была опубликована в 1858 г. Л. Ненадовичем. Скупщины, решения которых были всегда предсказуемыми, использовались и как машины для изъявления «воли народа». Подобные акты всегда были частью усилий по легитимации существующего порядка власти.

Первые документы, относящиеся к событиям 1815 г., опубликовал С. Милутинович, некоторое время после восстания находившийся на службе в Сербии. Во второй половине и, особенно, в конце XIX века усилия по изданию документов периода первого правления Милоша Обреновича интенсифицировались. Но главная работа по выявлению документов оставалась еще впереди. Она выпала на долю М. Гавриловича — автора глубоко фундированной трехтомной биографии Милоша Обреновича (1908–1912). Выполненная в позитивистском ключе, она остается до сих пор не превзойденной, хотя бы потому, что Гаврилович имел в своем распоряжении документы княжеской канцелярии, целые разделы которой погибли во время Первой мировой войны. (В настоящем исследовании использовались документы Архива Сербии из двух фондов: Княжеская канцелярия и Собрание М. Петровича.) Кроме того, Гаврилович получил доступ к источникам из русских архивов, а также из архивов Парижа и Вены. Наиболее важные документы он привел полностью в качестве приложений к первому и последнему тому монографии. Задолго до него русский историк Н.А. Попов опубликовал часть переписки М. Обреновича и М. Германа с русским посланником в Константинополе бароном Г.А. Строгановым. Как сообщал публикатор, он получил эти бумаги от своих сербских друзей, указывая, что копии писем имеются также в архиве семейства Строгановых (РГАДА. ф. 1278, оп. 1, д. 87, 131, 190).

Корпус документов дипломатической переписки М. Обреновича и его уполномоченных с функционерами МИД России находится в Архиве внешней политики Российской империи. Частично они опубликованы. В настоящем исследовании использовались архивные документы преимущественно из фонда Посольство в Константинополе. Монографии и диссертационное исследование Е.П. Кудрявцевой целиком базируются на дипломатической документации, что освобождает от необходимости детального воссоздания русско-сербских политических отношений данного периода.

Исторические сочинения используются в качестве источников, как правило, в исследованиях по историографии и истории науки. В данной работе подход к ним несколько иной. Они рассматриваются как идеологические тексты, задающие определенную модель отношения к прошлому и ориентированные в своих практических наставлениях на сегодняшний день, а также на более или менее удаленное будущее.

В случае с историческими сочинениями XVIII – первой половины XIX века (труды Г. Бранковича, П. Юлинца, Й. Раича, С. Пишчевича, Д. Давидовича и др.) ситуация усугубляется тем, что в то время в сербском культурном пространстве наука отсутствовала как особый социальный институт. А принципы «историзма» и стандарты научности в отношении к прошлому еще не получили должного развития и распространения. Даже в Западной Европе в это время преобладали взгляды на историю как на литературную практику. Историки эпохи «национального возрождения» являлись энтузиастами, сознательно ставившими перед собой задачи по воспитанию читателя-патриота. Часть из них — авторы рубежа XVIII–XIX веков — руководствовалась при этом просветительскими воззрениями и раннеромантическими веяниями. Их предшественники питались импульсами позднего Возрождения. На протяжении всего рассматриваемого периода развития сербской историографии сохраняли значение традиции барокко с его велеречивостью, сочетанием пышного стиля и курьезного детализирования, а главное — компилятивностью как нормы сочинительства.

Мемуарная литература представлена в основном воспоминаниями участников Первого сербского восстания. Среди них, безусловно, выделяются «Мемуары» одного из идеологов повстанческого движения протоиерея М. Ненадовича. Изгибы биографии автора наложили отпечаток на текст «Мемуаров», которые, конечно же, нельзя рассматривать как рассказ «объективного наблюдателя и репортера» «без априорных симпатий и антипатий и исторических предрассудков». По признанию самого Ненадовича: «Если напишешь правду — потеряешь голову, так как ее отсечет господарь Милош [Обренович], если же напишешь ложь, то твоя голова останется целой, но зато ты потеряешь свою честь». Исследователи справедливо рассматривают «Мемуары» Ненадовича в свете традиций «народной прозы». Целью мемуариста была не просто запись воспоминаний, а поучительный рассказ о героическом прошлом его родины. Он обращался не к будущим историкам, а к потомкам, которые должны сохранить лишь добрую память о предках и их делах. При таком «эпическом», идеологически нормированном подходе не было место противоречиям, ошибкам, слабостям главных героев повествования, хотя допускалась самоирония и правдивость в изображении рядовых повстанцев и обстоятельств.

В середине XIX века были записаны и другие мемуарные рассказы участников Первого восстания, хотя среди них не было лиц первого ряда. В 1980 г. Д. Самарджич издала воспоминания Я. Джурича, Г. Пантелича, П. Йокича и А. Протича под одной обложкой, там, где следует, вернув текстам авторскую редакцию. Это издание используется в данной работе. Другие мемуарные свидетельства, собранные в середине XIX века, в основном характеризуют ход вооруженной борьбы и оставлены рядовыми участниками повстанческого движения.

К мемуарным памятникам относятся также автобиография С. Текели, сербского аристократа, общественного деятеля и мецената, дающая представление об особенностях его личности, и самооправдания М. Обреновича, надиктованные в эмиграции, правда, обстоятельства их возникновения до конца не ясны. Здесь же следует указать на записки русских путешественников и дипломатов.

Частная переписка деятелей «национального возрождения» позволяет проникнуть в мир «литературной республики» конца XVIII – первой трети XIX века и понять специфику взаимоотношений внутри нее. Кроме того, эпистолярный жанр мог использоваться для изложения программных позиций и оттачивания аргументов в идеологических спорах. В гораздо большей степени переписка отражает реалии литературного и частного быта своей эпохи.

Публикация писем подвижников сербского «возрождения» из первого поколения (Д. Обрадовича, Г. Терлаича, А. Стойковича, П. Соларича и др.) началась уже в 1820–е гг. В журнале «Сербская летопись» существовала специальная рубрика, где публиковались неизвестные тексты писателей-«родолюбцев». Они обозначали преемственную связь и демонстрировали линию журнала в общественной полемике. Культивирование Д. Обрадовича и писателей его круга являлось также мемориальным проектом — средством демонстрации образца и пропаганды служения родине.

В конце XIX века большая подборка писем деятелей славянского «возрождения» (в том числе сербского) была издана в России В. Ягичем. В публикацию вошла переписка С. Стратимировича, Й. Раича, Г. Терлаича, Л. Мушицкого, В.С. Караджича и др. Она послужила толчком для поиска и опубликования новых писем деятелей круга С. Стратимировича.

Наиболее крупным предприятием стал выход в «государственном издании» большого корпуса переписки В.С. Караджича, которую подготовил его биограф Л. Стоянович. Караджич имел огромное число корреспондентов, к тому же в публикацию были включены не только тексты, относящиеся к двухсторонней переписке, но и направленные другим адресатам. Поэтому этот эпистолярный материал представляет собой своеобразную хронику культурной и общественной жизни в сербских землях по обе стороны австро-турецкой границы. Второе дополненное издание писем Караджича было предпринято под руководством Г. Добрашиновича в конце XX века в рамках проекта по изданию полного собрания сочинений сербского классика. Если в издании Стояновича письма разбиты по корреспондентам, то во втором издании используется чисто хронологический принцип, а объем расширился до 11 томов.

Периодическая печать, как известно, относится к комплексному виду источников, поэтому она содержит самую разнообразную информацию. Ранняя периодика, в условиях неразвитости других социальных институтов современности, служила моделью общества в целом. Автор «Воображаемых сообществ» Б. Андерсон отводит особую роль появлению периодики как орудия «печатного капитализма» в процессе формирования нации. Действительно, чтение газет, журналов и альманахов, благодаря регулярности выхода и обсуждению на их страницах актуальных вопросов общественно-политической и культурной жизни дает ощущение причастности к общности, читающей и пишущей на одном языке, формированию в конечном итоге единой национальной «картины мира» и чувства включенности в нее. Следует, правда, сделать оговорку, что пространство «нации» до распространения сплошной грамотности ограничивалось сравнительно узким кругом образованных лиц. Их можно считать прообразом-ядром будущей большой нации.

В середине 1820-х гг. литературная периодика стабилизируется благодаря выходу журнала «Сербская летопись», который стал постоянным органом просветительской организации Матица сербская. Популярной разновидностью периодики этого периода являются альманахи, приобретающие определенную общественно-идейную окраску.

Литературные произведения. Эпоха Просвещения рассматривается как время рождения современной сербской литературы, в результате отвержения/сохранения средневековой традиции и новоевропейских заимствований. Закономерно, что для нее была характерна слабая дифференциация литературных жанров: поэзия перемежалась прозой, автобиография сочеталась с нравоучениями, сентиментальная повесть скрывала под собой незамысловатую притчу.

Литературные образчики «национального возрождения» в той или иной степени несли в себе пропагандистский заряд, поскольку писатели рассматривали свою творческую деятельность как патриотический долг перед соотечественниками. Иными словами, литературные произведения этого порядка можно и должно анализировать как тексты публицистические с присущими им социальными задачами. Нередко они формулировались в виде манифестов-обращений как отдельные тексты или предваряющих другие литературные тексты (предисловия, посвящения и т.д.). Не исключалась поэтическая форма подобных обращений.

Особый род литературных текстов — произведения на «историческую» тему, призванные адаптировать актуализированное прошлое, связав день сегодняшний и день вчерашний в сознании читателя или зрителя (в сочинениях, предназначенных для сценического воплощения). Образность литературного текста способствовала усвоению идей и установок национального единства в диахронном и синхронном измерении.

Полемика по вопросу о сербском литературном языке, начавшаяся на рубеже XVIII–XIX веков, также не была оторвана от более широкого социального и национального контекста, который и является главным предметом внимания в рамках настоящей исследовательской стратегии. Кроме того, литературные тексты задавали определенные стандарты поведения, во всяком случае, в сфере идей. Они также представляют интерес в плане понимания механизмов идеологического творчества.

Изобразительные источники представлены книжными гравюрами, которые следует рассматривать не только как визуальное украшение книги или иллюстрацию к тексту, но и как средство пропаганды в условиях узости сферы грамотности. Согласно семиотической теории, иконические изображения, как и все виды сообщений, являются текстом, следовательно, они могут быть прочитаны с помощью присущего им «языка». Этот «язык» одновременно апеллирует к выразительному арсеналу барочной традиции и понятному простонародью «реалистическому» изображению. Исследование изображений в настоящее время превращается в целое направление по изучению визуальных представлений (репрезентаций) прошлого.

В целом можно заключить, что в распоряжении исследователя имеется достаточная база источников для решения поставленной научной проблемы.

В следующем параграфе обоснована авторская позиция относительно споров по поводу наций и национализма, отвергаются крайности примордиализма (нации имеют «врожденный» характер) и конструктивизма или модернизма (нации — современный, искусственный, воображенный и дискурсивный феномен). За основу исследования взят этно-символический подход к национализму, предложенный английским социологом Э. Смитом и некоторыми другими авторами. Такой взгляд на национальное обнаруживает большее количество духовных феноменов по сравнению с «воображением» Б. Андерсона. Это миф, символ, память и ценности. Они связаны, по мнению Смита, с более ранними формами сознания, предшествовавшими современному национализму. А их носителями выступали так называемые «этнии», то есть общности с высоким уровнем этнического самосознания, в отечественной науке именуемые, как правило, народностями. Теоретик различает два типа наций — «территориальные» и «этнические». Формирование последних происходило при отсутствии «своей» аристократии, исходной территории и «этнического государства». К таковым относятся многие нации Центральной и Юго-Восточной Европы.

Процесс реконструкции и кодификации старых этнических элементов (мифов, символов, легендарной истории, бытовизмов, фольклора и т.д.) с неизбежным привнесением сюда актуальных внешне-стратегических, общественно-политических, морально-этических, эстетических, литературно-языковых задач, норм и стандартов концептуально выражается в создании современной национальной идеологии. (В совокупности же речь идет о формировании национальной культуры.) При этом соотношение различных элементов такого «коктейля» — «старого» и «нового» в нем — в каждом случае бывает разным. У наций, названных Смитом «этническими», ярким примером которых является сербская нация, доля «архаики» в национальной идеологии может быть особенно велика. Это связано со слабостью «элитарной» (во всяком случае, светской) культуры. Утрата «своего» государства в результате османского завоевания была компенсирована в сербском случае сохранением «исторической» памяти, закрепленной в легендарно-мифологическом фольклорном комплексе, из которого черпали исходный материал творцы национальной идеологии.

Разумеется, ее нельзя рассматривать как раз и навсегда устоявшуюся совокупность идей, образов, ценностей. Можно говорить лишь об определенном минимуме консенсуса относительно их сочетания. Было бы ошибкой видеть в нации конечную и тотальную общность. Нация — лишь одна, хотя и весьма важная, совокупность среди множества других совокупностей, динамически взаимодействующих между собой в обществе. На разных этапах своего существования в разных исторических условиях нация представляет собой более или менее дискретное и не однородное целое: имеются в виду имущественные, образовательные, профессиональные, политические, гендерные и иные различия внутри нее; со временем меняются границы социального пространства нации. Не случайно, национальная идеология чрезвычайно пластична, изменчива и вариативна. Это позволяет ей приобретать всевозможные обличия, сочетаясь со многими формами «партийной» идеологии (либеральной, консервативной, леворадикальной и т.д.). Национальная идеология на первых порах, в условиях господства традиции и, тем более, архаики (как, например, в той же Сербии) может быть достоянием лишь узкой части общества — интеллектуальной и политической элиты, — распространяя свое влияние с развитием социальных, политических и коммуникативных структур и институтов. Необходимым фоном, а часто и условием такого развития является экономическая модернизация: промышленный переворот и как следствие его — преобладание города над деревней.

Следует провести разграничительную черту между понятиями «национальная идеология» и «национальное самосознание». Идеология — продукт более целенаправленной, более сознательной волевой деятельности в верхних этажах общества (интеллектуальная и политическая элита), в результате которой преобразуются, переосмысливаются и дополняются элементы старой идеологии, а также стихийно складывающегося в нижних этажах общества самосознания. Оно приобретает национальную форму под влиянием распространяющейся со временем новой идеологии, представленной в политических декларациях, массовой печати, произведениях литературы и искусства и, конечно же, в образовательном процессе.

Исследование учитывает эвристически значимую типологию национальных движений, предложенную чешским историком М. Хрохом. Авторитетный ученый выделил три фазы в их развитии. На первой из них (фаза А) изучение культурных, языковых, социальных и исторических черт этнической группы диктует преимущественно академический интерес, а информирование о них носит просветительский характер. Во втором периоде (фаза В) новое поколение активистов переходит к национальной агитации для реализации сложившейся программы, с тем чтобы «разбудить» сознание соотечественников. Сначала они, как правило, не достигают значимых успехов (первая полуфаза), но затем аудитория становиться более восприимчивой к их лозунгам (вторая полуфаза). В фазе С движение становится массовым, формируется полная социальная и партийно-политическая структура национального целого. Балканские движения, включая сербское, Хрох отнес к повстанческому типу, когда переход к фазе С происходит в рамках старорежимного (феодального) общества, еще до промышленного переворота с его социальными переменами и гражданской унификацией как следствие буржуазной революции и/или введения конституции. Именно этот тип в силу отсутствия необходимых источников и специфики научных интересов не получил эмпирической проверки в монографиях и статьях историка.

Первые попытки осмыслить национально-идеологический аспект сербской литературной жизни относятся к началу XX века. Эти выступления носили полемический характер, имели цель опровергнуть обвинения в шовинизме и исходили из примордиалистских установок. Специальные работы, посвященные развитию сербской национальной идеи, были написаны историками межвоенного поколения (В. Чорович, С. Йовановича, Я. Проданович, Д. Слиепчевич, М. Костич и др.). Даже лучшие из ранних сочинений по сербскому национализму находились на грани истории и публицистики. Книга В. Чубриловича «История политической мысли в Сербии XIX века» (1958) — яркий пример соединения революционно-демократического прочтения национальной традиции (по С. Марковичу) и официального марксизма.

Один из участников большого научного семинара «Возникновение и развитие сербской нации» в 1978 г. констатировал отставание югославских ученых в деле изучения национальной проблематики от их коллег в Венгрии, Польше, Чехословакии и СССР, а также на Западе. На семинаре четко определились две группы ученых одна из которых более тяготела к классовому подходу и демистификации национального (М. Джорджевич, М. Миркович, Д. Янкович, М. Станишич), а другая в той или иной мере склонялась к примордиализму (Б. Джурджев, Р.Д. Лукич). Семинар завершился с некоторым перевесом исследователей, убежденных, что нация — это порождение буржуазной эпохи. Спустя десятилетие соотношение сил изменилось.

М. Джорджевич в монографии «Сербская нация в буржуазном обществе» (1979) рассматривал этот вопрос с точки зрения классовых различий. Ряд его замечаний представляют особый интерес для изучения сербской национальной идеологии. Это указания на сравнительно позднее возникновение «национальной традиции», к которой задним числом были отнесены все освободительные выступления донационального периода на этнической, религиозной и иной основе. Джорджевич называет два исторических комплекса: 1) средневековой сербской державы и 2) восстания 1804–1813 гг., которые, при всем своем различии, соединяясь, составили основу всего идеологического творчества в национальную эпоху. Актуальным остается вопрос, каким образом было возможно их объединение, неразрешимый в рамках классовой ортодоксии.

В работах Д. Джорджевича, балансирующего на грани примордиализма и модернизма, тем не менее, находится немало стимулирующих тезисов по вопросу специфики формирования сербской национальной культуры (идеологии). Балканский национализм, по мнению Д. Джорджевича, прошел три стадии становления: 1) переход от «инстинктивного национализма» к современному, «искусственному»; 2) развитие национализма, основанного на «историцизме» в 40-х – 70-х гг. XIX века; 3) преобладание «государственного национализма» в конце века. Как олицетворение данной ситуации в сербском случае — приход на смену Стефану Первовенчанному в качестве главного символа-образа прошлого Стефана Душана, основателя Царства. Было бы более точным сказать, что исторические сюжеты переплетались, в зависимости от конъюнктуры поочередно выдвигаясь на первый план.

Спорным остается вопрос о роли православной церкви в формировании сербской нации. Опровергая клерикальную историографию, преувеличивавшую эту роль, ее критики все же вынуждены признать: церковь культивировала память о былой государственности и тем самым поддерживала образ единства сербов вопреки областническому партикуляризму в Средние века (при этом он был выражен как церковно-культурным, так и крестьянско-поэтическим языком). Поэтому данное наследие было использовано в национальную буржуазную эпоху. А по мнению немецкого исследователя Э. Турцзынски, дистанцировавшегося от клерикализма, православная церковь способствовала «национальному сплочению» балканских народов морфологически: выполняя административно-посреднические функции и находясь в постоянном контакте с верующими, она вольно или невольно торила дорогу идее народного суверенитета.

^зведениях фольклора, искусства, религии, а также в жизненной практике. Именно здесь идеология с ее образными средствами и практической направленностью «проглатывает» философию и возвышается над собой. Содержание фольклорной традиции сконструировано Стойковичем так, чтобы оно соответствовало высоким «философским» критериям: реалистический, критический и конкретный рационализм и эволюционизм, стремление к универсальному синтезу, автономия жизни и мышления и т.д. К такому внушительному списку (даром, что он имеет самое отдаленное отношение к фольклору) внешние источники вряд ли могли добавить что-то существенное. Поэтому не возникает вопрос о механизме адаптации просветительских и иных идей в сербских условиях.

На рубеже 1980–1990-х гг. размышления о сербской нации часто облекались в жанр исторической публицистики (Р. Самарджич, Е.Д. Митрович, М. Экмечич, М.С. Протич и др.). Вместе с тем, нельзя сказать, что публицистика полностью вытеснила теоретические поиски. Уход марксистской идеологии диктовал необходимость переосмысления национальной проблематики в новых концептуальных рамках, а взлет балканского национализма обуславливал социальный заказ на объяснительные модели. Ускоряется адаптация опыта западных исследований национализма (например, в работах Д. Кецмановича или А. Молнара).

Стремление к теоретическим обобщениям, готовность к критическому пересмотру образа национальной истории, новаторский эвристический подход характерны для книги Л. Вркатича «Понятие и существо сербской нации» (2004). Вркатич различает сущностный, формальный и образовательный моменты в бытии всякой нации. Он демонстрирует, таким образом, весьма утонченный, историософский вариант примордиализма. Сущностный момент — это потенциальная основа бытия нации, народ без развитой рефлексии. Формирующий момент связан с изменением условий бытия и форм общественной жизни. А образовательный момент вызван проникновением в бытие народа сознания принадлежности к определенной нации. Концептуальные построения — одновременно и сильная и слабая сторона Вркатича. Суждения автора провоцируют интеллектуальную активность, но порой они базируются на весьма сомнительных посылках. Критический настрой и сложные философские построения отнюдь не мешают продуцировать миф о национальной исключительности сербов.

В целом для сербской литературы последних десятилетий характерно преобладание позитивистских работ с явным примордиалистским оттенком в понимании феномена национального. Это не умаляет достижений сербской историографии в решении частных вопросов истории национального движения, политики и культуры.

В советское время усилиями нескольких научных центров интенсивно проводились комплексные исследования по проблеме «История и культура народов Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху перехода от феодализма к капитализму», в рамках которых рассматривались пути формирования буржуазных наций. Советские ученые сделали многое, как в области страноведческих исследований, так и в отношении теоретических обобщений. Достаточно назвать имена А.С. Мыльникова, Т.М. Исламова, В.И. Фрейдзона, И.И. Лещиловской. Но и на выводы этих крупных ученых нередко негативно влияла жесткость однозначного классового подхода.

С конца 70-х гг. все чаще начал использоваться термин «национальная идеология», употреблявшийся В.И. Лениным. Согласно ленинской традиции, он, как правило, брался в кавычки. Тем самым подчеркивалось очевидное различие между идеологией национализма и «обычными» формами партийно-политической идеологии. Сущность же этих особенностей не раскрывалась. Содержание национальной идеологии понималось достаточно узко — лишь как совокупность идей, т.е. полностью отождествлялось с общественной мыслью. Лишь сравнительно недавно предмет национальной идеологии был полностью реабилитирован. Впрочем, советские историки уже ставили вопрос о влиянии на процесс формирования национальной идеологии меняющегося этнического самосознания.

Среди западных исследований, посвященных сербскому национальному движению, следует выделить работы Ч. и Б. Елавич, П.Ф. Сугара, Р.Г. Плашки, Д. Вильсона, В.Д. Бешнитта, Л. Мерияж и др. Из них лишь исследование Бешнитта (1980) посвящено непосредственно сербской национальной идеологии, но в нем выпущен ранний этап развития (с конца XVIII по 30-е гг. XIX века), который и составляет предмет настоящего диссертационного исследования. То же касается книги американского историка литературы А.Б. Вахтеля «Создание нации, разрушение нации» (2001). По тем или иным причинам истоки сербской национальной идеологии до сих пор не получили комплексного осмысления в историографии.