Четвертый раздел диссертации “Прагматика мифологического текста”, связан с изучением мифологического текста как элемента разговорной коммуникации. В настоящем диссертационном исследовании впервые прагматический подход применяется к дискурсу традиционной мифологии. Четвертый раздел диссертации направлен на решение несколько задач. Во-первых, проанализировать, каким образом мифологическое знание функционирует и передается в речевой деятельности общества, какие языковые и этнокультурые механизмы для этого существуют; во-вторых, изучить реальные коммуникативные условия (время, место, статусы коммуникантов, иллокутивные цели, ради которых порождается текст), в которых создаются и бытуют тексты, содержащие мифологическое знание. В третьих, выявить круг речевых жанров, в которых это знание воплощается и передается. В четвертых, понять от каких параметров зависит формирование мифологического текста, реализующегося в том или ином речевом жанре, и как изменение одного или нескольких параметров коммуникативного акта влияет на изменение речевого жанра, а вместе с ним - на качество мифологической информации и языковые способы ее выражения (в том числе на способы референции к мифологическому персонажу). В пятых, описать особенности выражения мифологического знания, присущие текстам определенного речевого жанра.

Первая глава четвертого раздела “Понятие мифологического текста” обосновывает необходимость введения такого термина и описывает его параметры и особенности. Коммуникативные особенности мифологического текста проявляются, во-первых, в том, что в реальной живой традиции он существует преимущественно в устной, а не письменной речи, во-вторых, в том, что это речь по своей природе диалогическая (а не монологическая) - мифологический текст всегда рассказывается кому-то кем-то и для чего-то в определенной ситуации. Можно сказать, что диалог является речевой основой мифологического текста. Мифологический текст не представляет из себя самостоятельный речевой жанр, но, будучи инвариантом, проявляет себя через различные речевые жанры, объединенные общей темой - категорией мифологического, и по-разному ее реализующие. В рамках мифологического текста с точки зрения избранного подхода выделяются четыре его разновидности, или типа (один основной и три вторичных) в зависимости от коммуникативной ситуации, в которой они порождаются, от иллокутивных функций (или целей), которые они содержат, а также от языковых и когнитивных способов подачи информации - быличку ( и ее разновидность в детской мифологической традиции - страшилку), поверье, дидактическое высказывание, обращение к мифологическому персонажу. Быличка, и поверье обладают общей функцией - они (разными способами) призваны информировать о мифологических явлениях, поэтому оба этих вида текстов относятся к категории информативов, по терминологии Дж. Серля. В определении былички как речевого жанра, отмечаются ее главные черты - это информатив, который содержит личный опыт столкновения с мифологическим явлением, выражает и закрепляет его в общественной памяти преимущественно через эмоциональное переживание в коммуникативной ситуации неформального, бытового или слабо ритуализованного диалога, как правило, предполагающего цикличность рассказывания быличек собеседниками, имеющими примерно равный статус. В отличие от былички, поверье - это информатив, содержащий обобщенное коллективное знание о мифологическом явлении и закрепляющее его в общественной памяти в форме умственных суждений, содержащих дефиницию (“Русалка - это...”) в коммуникативной ситуации формально организованного диалога между собеседниками (предполагающего ситуацию обучения), имеющими разный статус (информация передается от собеседника с высоким статусом к собеседнику с низким статусом). Дидактическое высказывание и обращение к мифологическому персонажу - условные термины, вводимые нами для удобства обозначения вторичных речевых жанров - они могут существовать как самостоятельные тексты и как элементы синкретического мифологического текста. Разновидностями дидактического высказывания являются запреты и предписания, кодифицирующие поведение детей (“Вот ты докупаешься - водяной тебя заберет”) или бытовую, хозяйственную деятельность человека ([“Говорили:] нэ оставляй кудэльку на роковое сьвято, придэ альбо чорт альбо мороз, допрядэ”). Что касается обращения к мифологическому персонажу, то, как самостоятельный текст, он является частью обрядов, направленных на взаимодействие с мифологическим персонажем (например, с переводом домового в новый дом на новоселье, христосованьем с домовым на Пасху; с вызыванием лешего, черта и т.д.). Таким образом, понятие мифологического текста оказывается вписанным в три параметра: тематический, когнитивный и языковой.

Вторая глава четвертого раздела “Параметры мифологического текста” исследует мифологический текст в рамках трех указанных параметров: тематического, когнитивного и языкового. Тематические рамки мифологического текста понимаются весьма широко - не только мифологический персонаж сформированный как привычный образ, но и любые проявления демонологического, “иномирного”, по-разному оформленные и выраженные в представлениях традиционного (и шире - постфольклорного) сознания, можно считать темой мифологического текста. Когнитивный аспект рассматривает порождение текстов с точки зрения социокогнитивной теории текста (дискурса), иными словами, подразумевается, что при порождении текста на ту или иную тему важное место занимают “ситуационные модели памяти” (термин ван Дейка), которые содержат актуальное для общества знание и правила, по которым в данной традиции формируются тексты на данную тему. Собственно языковой аспект, обозначает мифологический текст с позиции речевого жанра. Типология речевых жанров базируется на типологии коммуникативных ситуаций - тому или иному набору ситуаций соответствует свой набор жанров. весь комплекс характеристик коммуникативного акта можно сгруппировать по четырем параметрам: место коммуникативного акта (дом, пространство около дома - огород, завалинка, двор, лавочка; улица, дорога; работа; места временного пребывания людей - поезд, больница, гостиница, очередь и др.); календарное и суточное время (будни/праздники, рабочее/свободное, сакральное/профанное, день/вечер/ночь и др.); партнеры коммуникации и их социальные роли, зависящие от пола, возраста, профессии, культурно-образовательного статуса, этнической, религиозной идентичности, степени знакомства говорящих друг с другом, их коммуникативных установок (официальное/неофициальное общение). В понятие коммуникативной установки включаются также коммуникативные намерения говорящих, реализованные в конкретных коммуникативных целях порождаемых ими текстов.

В третьей главе четвертого раздела “Быличка как речевой жанр” на примере былички - одного из наиболее распространенных речевых жанров, в которых реализуется мифологическое знание, проанализированы параметры коммуникативной ситуации, в рамках которой происходит порождение подобных текстов, и зависимость изменения структуры текста от изменения этих параметров. Принципиальная характеристика условий бытования былички заключается в том, что она не просто существует в рамках бытового неформального диалога, но в своей естественной среде бытования она всегда рассказывается в рамках беседы. Для беседы характерны: преобладание фатической (предполагающей общение ради общения) функции над информативной, вернее - выражение информативной функции с помощью фатической, через фатическую; неторопливый, обстоятельный, неформальный и дружеский характер общения; в-третьих, беседа от разговора отличается своей структурой - она предполагает постоянный обмен репликами между говорящим и слушающим (в отличие от разговора, при котором возможен длительный монолог одного участника общения и пассивное “поддакивание” второго). Для “классической” ситуации рассказывания былички чрезвычайно важным является речевое поведение участников общения, распределение ролей между ними в рамках “быличкового” диалога. Именно жанровые особенности беседы, предполагающий смену реплик собеседников, создают необходимые условия для цикличности рассказывания быличек. При анализе особенностей функционирования былички в условиях неформального диалога становится очевидно, что двучленная коммуникативная структура былички, в которой описываемое мифологическое явление и его идентификация являются парными репликами разных участников диалога, исполняющих в нем каждый свою роль, аналогична двучленной структуре загадки, в которой идентификация-отождествление загадываемого предмета функционально является способом познания и классификации мира.

В четвертой главе четвертого раздела “Особенности референции в быличке” выясняется, какими способами информант осуществляет референцию к мифологическим явлениям, о которых он повествует, иными словами - какие языковые выражения он выбирает для соотнесения рассказываемого с теми объектами, которые он имеет в виду. Сюда относятся многочисленные случаи, когда мифологическое явление бывает выражено в традиции безличными или неопределенно личными предикативными конструкциями (типа: пугает, привиждается, кажется, чудится и т.д.) вместо привычных с точки зрения собирателя имен-классификаторов типа: пугало, привидение и т.д.; а также случаи, когда правила референции, принятые в литературном тексте, якобы “нарушаются” в речи информанта (например, когда информант сразу вводит в речь сообщение о персонаже через личное или указательное местоимение “он”, “оно” “то”, “это”, до конца текста так и не уточняя, что он собственно имеет в виду). Собиратель испытывает при этом сильное коммуникативное неудобство и желание добиться от информанта устранения неопределенности, не понимая, что она заложена в структуре самого дискурса и отражает неопределенность мифологической “картины мира”, а не возникает из-за неумения информанта как рассказчика.

Проблема передачи мифологического знания решается не только на материале “взрослой” мифологической традиции, но и в детском узусе. Этот вопрос рассматривается в пятой главе четвертого раздела “Детские “страшные” рассказы в коммуникативном аспекте”. В этой главе анализируются механизмы формирования “инвентаря” мифологических представлений и способов их передачи в детской среде в зависимости от коммуникативной среды (в том числе от коммуникативной пары “взрослый - ребенок”), в рамках которой происходит усвоение ребенком того или иного мифологического “инвентаря” и на его основе порождение соответствующих текстов. В главе предлагается гипотеза, позволяющая решить вопрос о генезисе детской мифологической традиции: в каком соотношении она находится со “взрослой” русской мифологией - является ли она ее непосредственной эволюционной модификацией или она продолжает собой отличную от “культуры взрослых” специфическую традицию “культуры детства”? Проблема генезиса образов детской мифологии тесно связана с более общей проблемой передачи и восприятия традиции, на что впервые обратил внимание Г.С. Виноградов в 20-х гг. XX в. Для реконструкции детской мифологической традиции были привлечены в качестве информантов представителей старших поколений (до 1929 г.р.), воспоминания, мемуары, автобиографии (наиболее ранние относятся к 40-м гг. XIX в.), литературные тексты, посвященные детству (в частности, романы Л. Чарской). В зависимости от параметров коммуникативной ситуации, в которой происходит усвоение мифологического знания, выделяются четыре топоса: "уличный", "казенный", “приватный” и традиционный. Для усвоения того или иного культурного кода решающими являются функции взрослого, способного формировать у ребенка тот или иной "инвентарь" образов. "Казенный топос" является своеобразной антитезой приватной форме воспитания детей, он исключает передачу мифологической информации по линии "взрослый - ребенок", ограничивая ее кругом самих детей. Именно эта коммуникативная ситуация является средой, порождающей типично детскую систему мифологических образов, оторванную от традиционной мифологии.

В Заключении подводятся краткие итоги, полученные в результате работы над диссертацией. Во-первых, предложенный в книге комплексный подход к восточнославянскому мифологическому знанию полностью оправдал себя и позволил исследовать те стороны традиционной картины мира, которые раньше практически не были объектом лингвистического изучения. Во-вторых, свою продуктивность показал прагматический подход, при котором основным объектом исследования является диалектный текст, порождаемый в определенной коммуникативной ситуации и содержащий мифологическое знание, закрепленное в определенных способах выражения. В третьих, этнолингвистический подход к мифологическому персонажу как к пучку мифологических функций, скрепленных именем, впервые позволил сделать объектом изучения мифологические образы с ослабленной субстантивностью, ввести их в систему классификации и показать приоритетное значение мифологической функции при формировании того или иного образа. В четвертых, диалектный подход и картографирование материала позволили не только показать, как распределяются отдельные мифологические функции в восточнославянском ареале, но и каким образом границы этнокультурных диалектов соотносятся с границами языковых диалектов.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

В рецензируемых научных журналах из списка ВАК:

Из словаря "Славянские древности: Вампир // Славяноведение. 1993. № 6. С. 32-38.

Из словаря "Славянские древности": Горб // Славяноведение. 1995. № 3. С. 23-24.

Из словаря "Славянские древности": Железо // Славяноведение. 1997. № 6. С. 24-28.

"Из словаря "Славянские древности": Духи-обогатители. Ирей. Кикимора. Карлик. Кликушество // Славяноведение. 1998. № 6. С. 3-10, 14-22, 24-26.

Из словаря “Славянские древности”: Музыкант. Нищий. Охотник // Славяноведение. 2001. № 6. С. 57-65.

Из словаря “Славянские древности”: Сирота. Самоубийца // Славяноведение. 2003. № 6. С. 73-74, 81-84.

Из словаря “Славянские древности”: Пугать // Славяноведение 2004. № 6. С. 60-66.

Пространство потустороннего мира в народных представлениях восточных славян // Славяноведение. 2006. № 6. С.9-15.

Монографии:

Мифы русского народа. М., АСТ, Астрель, 2000. - 527 с.

Славянский оберег: Семантика и структура. М., Индрик, 2002. - 334 с.

Статьи:

Мифологические имена-апотропеи в карпатском ареале // Символический язык традиционной культуры. М., 1993. С. 93-102.

Материалы по карпатской мифологии // Славянский и балканский фольклор М., 1994. С. 251-262.

Славянские представления о способах коммуникации между тем и этим светом // Концепт движения в языке и культуре М., 1996. С. 185-212.

Сексуальные мотивы в карпатской мифологии // Секс и эротика в русской традиционной культуре. М., 1996. С. 225-247.

Славянская мифология: проблемы диалектного членения // Истоки русской культуры. М., 1997. С. 111-126.

Les themes sexuel dans la mythologie des Carpates // Revue des etudes slaves. Folklore slave Actualite de la recherche anthropologique et ethnologique. Tome soixante-neuvieme. Fascicule 4. Paris, 1997. P. 545-557.

La mythologie slave: probl(mes de r(partion dialectale // Cahiers slaves. Civilisation russe. ? 1. Aspects de la vie traditionnelle en Russie et alentour. Paris. Sept. 1997. P. 17-40.

К вопросу об одной мистификации или гоголевский Вий при свете украинской мифологии // Studia mitologica slavica. Ljubljana, 1998. С. 307-315.

Звучащий мир славянской мифологии и мифология звучащего // Литературное обозрение. 1998. № 5/6. С. 100-103.

Проблема "чужой речи" и способы цитирования в кинематографе Андрея Тарковского // Слово и культура. Сборник памяти Н.И. Толстого. М., 1998. Т.2. С. 338-348.

Мифологический персонаж: имя и образ // Славянские этюды. Сборник в честь С.М. Толстой. М., 1999. С. 243-257.

Демоническое в музыке и музыкальных инструментах (карпатская традиция) // Мир звучащий и молчащий. М., 1999. С. 305-310.

Голос и звук в славянской апотропеической магии // Мир звучащий и молчащий. М., 1999. С. 51-72.

Заумь в народной культуре - голос из потустороннего мира // Russian literature. 1999. V. 46. P. 31-43.

Славяно-германские мифологические параллели // Славяне и их соседи. Средние века - раннее новое время. 1999. Вып. 9. С. 77-82.

The "future" of Russia and its Metahistorical Models in the Orthodox Folk Culture // Modelling History and Culture. Graz, 2000. P. 49-63.

Мифологические персонажи в славянской традиции. Восточнославянский домовой. // Славянский и балканский фольклор. М., 2000. С. 96-161.

Полесские и севернорусские материалы о домовом // Славянский и балканский фольклор. М., 2000. С. 377-398.

Русская история как миф и способы его воспроизведения // Etnolingwistyka 12. Lublin, 2000. S. 97-120.