Общая методология исследования человеческого поведения в бихейвиористской парадигме отличается выраженным редукционизмом. Она полностью укладывается в формулу «человек есть думающая и хотящая машина». Активно используется метафора «черного ящика», имеющего «входы» и «выходы» - стимулы и реакции. Поведение полностью соответствует принципу адаптации – избеганию наказаний и получению вознаграждений. При этом игнорируется, что девиантность – также адаптация к каким-либо условиям. Отсюда базовый методологический вопрос: к какой среде следует адаптироваться, т.е. какая среда «нормальна»? Ответа на него бихейвиоральная парадигма не допускает.

Психологи-гуманисты (Э.Фромм, К.Роджерс, А.Маслоу) достаточно близко подошли к исходным основаниям девиантологического дискурса, заявив, что патология – это невозможность реализовать собственную онтологию, которая изначально позитивна. Характерной чертой этой точки зрения является то, что понятие «нормы» здесь смешивает реальность и предписание. Разработанный гуманистической психологией образ «идеально здорового человека» - это философско-антропологическая концепция, представляющая собой один вариантов эвдемонизма – этики счастья. Между тем, девиантогенные симптомы сознания и поведения современного человека плохо поддаются объяснению с этой точки зрения. Современный человек, как было показано ранее, утрачивает осмысленность мира и себя самого. Происходит это на фоне и вследствие «размывания» категорий Добра и Зла. Что бы вернуть человеку «аутентичность» - один из призывов гуманистических психологов, необходимо прояснить понимание этих категорий.

В целом же, говоря о психологических теориях девиантности, можно сделать вывод, что исходная гипотеза в основном подтвердилась, и предполагаемый редукционизм, а часто и релятивизм, прослеживается, в той или степени, в каждой из рассмотренных концепций.

Четвертый параграф четвертой главы «Социологические теории девиантности» посвящен анализу методологических оснований ведущих социологических теорий девиантности:

1) теории аномии и «напряжения» (общетеоретичская база - функционализм, крупнейшие представители - Э.Дюркгейм, Р.Мертон, Р.Клауорд и Л.Оулин), сюда же относятся субкультурные теории (А.Коэн и др.);

2) теории конфликта и опирающиеся на нее «левая криминология» и «критическая теория» (теоретическая база – работы К.Маркса, Л.Козера, Р.Даррендорфа);

2.1.) теории «на стыке» интеракционизма и теории конфликта (теория стигмы И.Гоффмана, наклеивания ярлыков Ф.Танненбаумa), акцентирующие внимание на социальных определениях девиантности и связанных с ними механизмах идентификации;

3) экологический подход – Чикагская школа (фактически, «на стыке» функционализма и теории конфликта, но достаточно самостоятельный) – Р.Парк, Э.Бёрджес, У.Томас, Ф.Знанецкий;

4) теории социального влияния (объединяющие на междисциплинарных началах социологию и социальную психологию) – теория дифференциальных ассоциаций (Э.Сатерленд), теория контроля, исследования в области конформизма и подчинения (С.Аш, Ф.Зимбардо, С.Милграмм);

5) постмодернисткий подход, связанный с критикой и деконструкцией, базовый принцип – релятивизм – М.Фуко, Ж.Деррида, и др., отражающие, по мнению автора, кризис социологического теоретизирования в области проблем отклоняющегося поведения.

Показывается, что ключевые положения основных социологических моделей объяснения девиантности сводятся к признанию норм и отклонений социальными конструкциями, имеющими конвенциональную или репрессивную природу. Основу такого понимания заложили Э.Дюркгейм и К.Маркс, сформулировавшие два базовых положения:

1) девиантность проявляется тогда, когда поведение индивида (группы) вступает в противоречие с ценностями и нормами сообщества (Дюркгейм);

2) любые ценности и нормы формируются под влиянием господствующих групп (классов), которые используют их в своих интересах (Маркс).

Эти идеи легли в основу всех современных теорий отклоняющегося поведения в социологии. Базовый методологический принцип социологического подхода к изучению девиантности можно сформулировать следующим образом: девиантность социально определена, и никакое поведение само по себе девиантным не является, но становится таковым при отклонении от социально признанных (здесь и сейчас) стандартов. Последовательное рассмотрение перечисленных выше теоретических направлений убеждает в том, что все они, так или иначе, опираются на данный принцип. Это позволяет говорить об ограниченности эвристического потенциала социологических теорий девиантности применительно к анализу проблемы кризиса нормирующих и социализирующих функций социальных институтов. Если нормальным признается любое поведение, соответствующее представлениям, принятым в данном обществе, то человек-потребитель нормален – он вполне соответствует той культурной модели, которая получает распространение в современных обществах. Постулируемая же девиантность этой модели, деструктивность последствий ее распространения оказывается вне поля социологического анализа, поскольку нет инструмента для сравнительного анализа нормативного содержания деятельности институтов социализации и социального контроля в различных культурах.

Возникает сложная, с методологической и гносеологической точек зрения, ситуация: 1) в предыдущих главах доказывается дисфункциональность (патологичность, девиантность) влияния массовой культуры на процессы и механизмы социализации и социального контроля; 2) анализ основных концепций девиантности приводит к тому, что эту «ненормальность» невозможно ни обосновать, ни объяснить, поскольку обобщенного понимания нормы эти концепции не предполагают; 3) остается одно из двух – либо признать рассматриваемые феномены «нормальными» и отказаться от попыток судить о них, либо – попытаться найти основания возможной методологии изучения и объяснения данных феноменов в девиантологическом ракурсе.

Глава 5. «Ценностно-ориентированной подход девиантологического анализа дисфункций процессов социализации и социального контроля в условиях распространения массовой потребительской культуры» посвящена определению оснований альтернативной релятивизму методологии девиантологического анализа.

В первом параграфе пятой главы «Гносеологические и методологические ограничения девиантологического релятивизма» рассматриваются гносеологические ограничения и методологические противоречия релятивизма как методологии изучения девиантогенных процессов современности. Наиболее распространенным в современной девиантологии является подход, согласно которому, «когда девиантология изучает девиантность, речь всегда должна идти о конкретном обществе, конкретной нормативной системе и об отклонении от действующих в данном обществе норм – не более. В другом обществе, в другое время, рассматриваемая девиантность может не быть таковой». Это определение девиантности изначально вызывает ряд непростых вопросов. Например, если принимать, что девиантность – это несоответствие поведения «официально установленным или фактически сложившимся в данном обществе (культуре, группе) нормам и ожиданиям», то, как рассматривать ситуацию, когда «фактически сложившиеся нормы и ожидания» противоречат «официально установленным»? Например, закон официально запрещает коррупцию, однако, масштабы ее в современной России таковы, что использование служебного положения в личных целях стало фактической нормой в среде чиновников. Другой распространенный аргумент в защиту релятивизма – указание на избирательность систем социального контроля, имеющую классовые и культурные основания.

С точки зрения автора, в рамках данной парадигмы рассматривается лишь один из аспектов девиантности, а именно, содержание и последствия деятельности агентов социального контроля. При этом упускается из виду вопрос о критериях оценок, на основании которых агенты социального контроля «наклеивают ярлыки». Рассматривать эти критерии через призму тотального релятивизма и классовой принадлежности – значит, упускать из виду ряд существенных особенностей морально-правового дискурса. Такие виды поведения, как убийство, кража или предательство (лишь наиболее яркие примеры) осуждаются всегда, и тот факт, что богатые имеют больше шансов избегнуть наказания за них, говорит только о дисфункциях системы социального контроля, но не о релятивности критериев оценок. В противном случае коррупцию не рассматривали бы как преступление

Какова же природа моральной и вообще нормативной реальности? Взгляды классиков социологии морали в этом вопросе расходятся. Полярные взгляды принадлежат Э.Дюркгейму и К.Ясперсу. Э.Дюркгейм, подчеркивая принудительный по отношению к индивидуальному сознанию характер морального дискурса, полагает онтологию морального не самостоятельной, но производной от онтологии социального. Природа общества требует «согласия умов» и следования нормам, упорядочивающим и ограничивающим индивидуальный гедонизм. Однако, сами нормы могут изменятся по мере изменения характера социальности, присущей конкретному обществу.

К.Ясперс, в отличие от Э.Дюркгейма, видит в моральных нормах и ценностях собственное объективное бытие идеальных форм, которые, будучи трансцендентными эмпирическому бытию личности в обществе, структурируют и упорядочивают его. Напряжение между идеалом и наличным бытием создает возможность духовного (нравственного) роста личности. Отказ от идеала с необходимостью влечет за собой деградацию как личности, так и общественных институтов, формальный контроль которых не в состоянии заменить внутренней организующей силы идеала.

Осуществляемый в параграфе анализ дает определенные аргументы против крайнего релятивизма. В качестве гипотезы обосновывается тезис о том, что нормативная реальность обладает собственной онтологией, внешней по отношению к конкретно-эмпирическим фактам социальной жизни и высшей, по отношению к обыденным потребностям и мотивам людей, ценностью.

Вместе с тем, ряд принципиальных вопросов остается пока без ответа. Можно ли полагать содержательную универсальность нормативных предписаний, хотя бы некоторых из них? Можно ли сформулировать некое общее представление о приемлемых или желательных (добродетели) и неприемлемых, нежелательных (пороки) моделях поведения, подходящее для различных культурно-исторических контекстов?

Предполагается, что ответ мог быть положительным в случае, если бы удалось выделить и описать (пусть приближенно) определенные нормативные константы присущие природе человека, культуры и общества.

Во втором параграфе пятой главы «Философские и научные основания нормы в рамках ценностно-ориентированной методологии девиантологического анализа» последовательно рассматриваются доказательства в пользу существования определенных нормативных универсалий в области социально-значимых практик, в сфере культуры, в сфере духовно-психологического измерения человека и, наконец, в биологической сфере человеческого существования.

На уровне первичного обобщения можно выделить, по крайней мере, четыре группы универсальных норм или, если точнее, регуляторов:

Регуляторы картины мира, призванные навязать всем членам сообщества разделяемый контекст взаимодействий – картину мира (система идей, объясняющая окружающую действительность, формирующая фоновые ожидания, задающая систему координат «хорошо/плохо», проясняющая смысл существования).

Регуляторы субординации, призванные упорядочить отношения между поколениями и обеспечить систему власти и управления сообществом, координацию деятельности. Эта группа норм опирается на первую.

Регуляторы сексуальности, упорядочивающие отношения между полами, формы воспроизводства поколений. Ослабление контроля за этой сферой ведет, если использовать биологическую терминологию, к вырождению популяции. Можно говорить, что абсолютно не контролируемое сексуальное поведение – «универсально девиантно».

Регуляторы агрессивности, упорядочивающие формы допустимого насилия.

Перечисленные регуляторы определяют фундаментальные основы социального взаимодействия, однако имеют черты скорее интенциональной (по направленности воздействия), нежели содержательной универсальности.

Тезис об отсутствии содержательных нормативных универсалий опирается на то обстоятельство, что, говоря о девиантности, исследователи, как правило, концентрируют внимание на сфере поступков, из которых складывается собственно поведение. Причины и мотивы индивидуальных поступков, рассматриваемые даже на статистическом уровне, выглядят вполне субъективными. Когда поведение рассматривается через призму индивидуальных различий, то мысль о том, что нормы – просто конвенции, с которыми одни люди соглашаются, а другие нет, выглядит вполне убедительной. По крайней мере, можно признать этот взгляд правдоподобным в отношении поступков, не связанных с причинением явного вреда окружающим. Это видение девиантности опирается на генерализацию установок либерального индивидуализма на всю сферу человеческого поведения – «индивид свободен делать все, что угодно, если это не приносит прямого ущерба окружающим».

Однако, если рассматривать поведение и поступки через призму категории деятельности и, шире, практики, то многое предстает в ином свете. Существование общества требует включения отдельных индивидов в разнообразные социально-значимые виды деятельности – добывание пищи и других ресурсов, управление, оборона от внешних врагов, накопление и передача знаний и т.п. Вне этой организованной совместной деятельности выживание как каждого индивида, так и сообщества в целом, ставится под угрозу. Чтобы эта социально-значимая деятельность стала возможной (вне зависимости от ее конкретного содержания), необходимо навязать (привить, передать) отдельным индивидам некие общие стандарты или принципы поведения. Необходимо, чтобы люди могли доверять друг другу, знать, чего ожидать друг от друга, другими словами, необходимы правила игры.

Принципиальным здесь является то, что эти ожидания (правила, стандарты) требуют, чтобы индивиды демонстрировали устойчивые закономерности в своих поступках или поведении. Причем эти закономерности должны служить достижению взаимопонимания, согласия и взаимной честности, иначе совместная деятельность станет невозможной. Соответственно, общество нуждается в определенных личностных качествах индивидов, обеспечивающих закономерность, повторяемость требуемых обществу видов поведения.

Рассматривая поведение через призму категории социально-значимых практик, можно указать на нормативные константы поведения, имеющие универсально-ценностную природу, обеспечивающие социальную жизнеспособность и функциональность практик. К ним относятся: 1) необходимость ориентации участников социально-значимых практик на добродетели справедливости (как готовности следовать объективным стандартам практик), храбрости (как готовности отстаивать стандарты практик) и честности (как условиях доверия друг другу участников практик), вне которых существование практик невозможно (А.Маккинтайр); 2) культурная значимость, авторитетность идеациональных ценностей сверхчувственного типа, позволяющих участникам практик действовать в ситуации служения долгу, «оживляя» практики жизненной энергией индивидов (П.А.Сорокин); 3) ориентация на поиск и обретение смысла жизни через самотрансцендирование и реализацию какого-либо сверхличностного проекта: Вера, Долг, Служение (В.Франкл); 4) нравственное (т.е. – аскетичное, ограничивающее индивидуальный гедонизм) отношение к своему здоровью и взаимоотношениям с другими (Д.В.Колесов), вне которого практики деформируются пассивно-гедонистическими установками индивидов. Без ориентации участников практик на эти принципы (добродетели) практики утрачивают свою функциональность, разрушаются, что приводит к масштабным институциональным дисфункциям.

На основе анализа нормативных универсалий автором выстраивается сравнительная модель «человека нормального» и «человека девиантного».

Сравнительный анализ нормального и девиантного человеческих типов.

Основные признаки «Человек нормальный» «Человек потребляющий»

1. Мышление Критичное, адекватное реальности, самостоятельное. Понимание границ своей компетентности. Способен к восприятию сложных абстракций, типа «Добро», «Истина», «Справедливость» и т.п. Некритичное и несамостоятельное, «информатизированное» (СМИ), с ориентацией на подсказку. Восприятие сложных абстракций упрощенное вследствие прагматизации и утилитарности мышления.

2. Социальные связи Устойчивые, эмоционально наполненные, включающие связи как обменного, так и необменного типа, однако последним уделяется больше внимания, и они оказываются более значимыми в процессе реализации социальных выборов. Обедненные, преимущественно обменные, при этом наблюдается тенденция к трансформации имеющихся «первичных связей» в связи обменного типа: прагматизация и эмоциональная обедненность взаимодействий.

3. Восприятие проблемы смысла жизни Ориентация на поиск и обретение смысла жизни через самотрансцендирование и реализацию какого-либо сверхличностного проекта: вера, долг, служение. Боязнь, игнорирование или отрицание проблемы, сопровождающиеся бегством либо в удовольствия, либо в трудоголизм. Ориентация на себя и эгоистические интересы.